— Вот что вышло из твоей подлости! — сказал он злоехидно. — Да, пожалуй, тебе лучше взять Шимпа в долю. Тебе теперь нужен человек с мозгами, а не тип, который в жизни ничего умнее не придумал, как всучать идиотам фальшивые нефтяные акции.
Мистер Моллой смиренно склонил голову перед этим выпадом, но его жена была скроена из более крепкого материала.
— Много языком треплешь, а? — холодно констатировала она.
— И сделать могу много, — отпарировал мистер Твист, поглаживая нафиксатуаренные усы. — Так что лучше давай начистоту, Елей. Раскрывай карты, как сам сказал. Где берлога?
— Не вздумай пикнуть про это, пока он не скажет, где тайник! — вскричала миссис Моллой.
— Как скажешь, — беззаботно ответил Шимп. Он нацарапал несколько слов на клочке бумаги и прикрыл их ладонью. — Ну вот! Напиши свое, а Долли прочтет вслух и то и другое.
— А ты правда придумал план? — спросил мистер Моллой робко.
— Целую дюжину.
Мистер Моллой в свою очередь написал несколько слов, и Долли взяла оба листка.
— В цистерне! — прочла она.
— А остальное? — потребовал мистер Твист настойчиво.
— «Мон-Репо», Берберри-роуд, — сказал мистер Моллой.
— А! — сказал Шимп. — Знай я это неделю назад, так мы оба были бы уже на миллиончик богаче.
— Э-эй! — сказала Долли, выходя из задумчивости и поглядывая на мистера Твиста язвящим взглядом. — А что, собственно, старик Фингласс увел из банка?
— Ценные американские бумаги на предъявителя, лапонька, — сказал ее супруг, прокатывая слова на языке, словно капельки марочного портвейна. — Ничем не хуже долларов. Так чего ты придумал, Шимп? — спросил он, почтительно снимая пушинку с рукава своего союзника.
— Минуточку! — резко сказала Долли. — Если так, как же их можно было засунуть в цистерну? Они же после столького времени в воде растворились, или еще там что-нибудь.
— Они, разумеется, уложены в водонепроницаемый футляр, — сказал Шимп.
— Ах так?
— В чем дело, душка? — осведомился мистер Моллой. — Ты разговариваешь как-то странно.
— Да? Так если хочешь знать, по-моему, этот тип нам очки втирает. Откуда мы можем знать, что он говорит правду?
— Долли! — с глубокой обидой сказал мистер Твист.
— Долли! — сказал мистер Моллой, не столько с обидой за друга, сколько с тревогой. Он был весьма скромного мнения о собственных шансах найти выход из создавшегося положения, и ему казалось, что все зависит от любезного обхождения с мистером Твистом, который, бесспорно, был человеком редкой находчивости и проницательности.
— Если вы так обо мне думаете… — начал мистер Твист.
— Да нет, что ты, Шимпик, — поспешно перебил мистер Моллой. — Мадам невозможно расстроена. Не слушай ее. Так что ты придумал, Шимпик?
Быть может, миссис Моллой оценивала таланты своего супруга как тактика не выше, чем он сам. Во всяком случае, она проглотила кое-какие словечки, рвавшиеся с ее воинственного языка, и вопросительно посмотрела на Шимпа.
— Ладно, я расскажу, — сказал Шимп. — Но сначала договоримся: как делим?
— Ну, пятьдесят на пятьдесят, Шимп, — еле выговорил мистер Моллой, сраженный скрытым в этих словах намеком, что речь может пойти о чем-то другом. — Я и мадам, естественно, считаемся за одного.
Шимп сардонически захохотал:
— Пятьдесят на пятьдесят, как бы не так! Я мозг этого предприятия, а мозг предприятия всегда оплачивается выше. Посмотрите на Генри Форда! Посмотрите на архиепископа Кентерберийского!
— Ты что же хочешь сказать, — возмутилась Долли, — что, работай Елей с архиепископом Кентерберийским над планом, как облапошить дурака, архиепископ не стал бы делиться с ним так на так?
— Это же совсем не то, — с жаром возразил мистер Твист. — Это вроде как Елей пошел бы к архиепископу за советом, как ему ободрать раззяву.
— Ну, в этом случае, — сказал мистер Моллой, — беру на себя смелость утверждать, что архиепископ сказал бы мне просто: «Моллой», — сказал бы он мне…
Долли надоела эта дискуссия, слишком академичная, чтобы тратить на нее драгоценное время.
— Шестьдесят — сорок, — отрубила она.
— Семьдесят — тридцать, — поправил Шимп.
— Шестьдесят пять — тридцать пять, — сказал мистер Моллой.
— Идет! — сказал Шимп. — А теперь я объясню вам, что делать. Даю пять минут, чтобы вы сами сообразили, а если не сумеете, попрошу вас потом не вякать, что это очень просто и не стоит лишних денег.
Пять минут глубоких размышлений не принесли внезапного озарения мистеру Моллою, который вне избранной им сферы продажи фальшивых нефтяных акций доверчивой публике особыми дарованиями не отличался.
— Ну, ладно, — сказал Шимп, — значит, так: вы идете к типу, который снял дом, и просите, чтобы он уступил его вам.
— Ну, такого идиотства я еще не слышала! — визгливо воскликнула Долли, и даже мистер Моллой почти что скептически усмехнулся.
— Думаете, не пройдет? — продолжал Шимп, и бровью не поведя. — А теперь слушайте дальше. Сперва к этому типу приходит Долли. И разыгрывает удивление, что ее отец еще не пришел.
— Ее… кто?
— Ее отец. И начинает обольщать этого типа на всю катушку. Если она не утратила перчику с тех пор, как в последний раз такое проделывала, тип уже совсем доспеет для второго действия к тому времени, как поднимут занавес. — И тут являешься ты, Елей.
— Я что — ее отец? — спросил мистер Моллой в некотором недоумении.
— Ясно, отец. А почему бы и нет?
Мистер Моллой, несколько болезненно относившийся к разнице в возрасте между собой и своей молодой женой, решил, что Шимп утратил свою обычную тактичность, но пробормотал только то, что подсеребрит себе виски.
— А потом что? — спросила Долли.
— А потом, — сказал Шимп, — Елей втирает ему очки. Мистер Моллой повеселел. Он знал, что втирание очков — его стихия.
— Елей говорит, что родился в этой берлоге в незапамятные времена.
— То есть как это — в незапамятные времена? — подскочив, спросил мистер Моллой.
— В незапамятные времена, — твердо повторил Шимп, — до того, как ему пришлось эмигрировать в Америку, а дорогой его сердцу отчий дом был продан. Он хранит сладкие воспоминания детства о лужайке, на которой резвился малым дитятею, и обожает там каждый кирпич. Все любимые его родственники откидывали копыта в комнатах наверху, и все такое прочее. И вот что, — с нажимом заключил Шимп, — если в этом типе есть хоть капля чувств и если Долли заранее его размягчит, он клюнет.
Наступило насыщенное электричеством молчание.
— Сработает, — сказал Елей.
— Может сработать, — сказала Долли более осторожно.
— Сработает, — повторил Елей. — Я буду в форме. Этот пентюх начнет у меня утирать платком слезы через три минуты.
— Многое зависит от Долли, — напомнил ему Шимп.
— Об этом не беспокойся, — сказала дама твердо. — Я тоже буду в форме. Но вот что: для этого представления мне нужно одеться. И тут никак не обойтись без шляпы с пером райской птицы — я ее утром видела на Риджент-стрит.
— Почем? — на едином дыхании вопросили остальные члены синдиката.
— Восемнадцать гиней.
— Восемнадцать гиней! — сказал Шимп.
— Восемнадцать гиней! — сказал Елей.
Они тоскливо переглядывались, не слушая, как Долли напоминает, что, не разбив яиц, яичницу не зажарить.
— И новое платье, — продолжала она. — И новые туфли, и новый зонтик, и новые перчатки, и новую…
— Помилосердствуй, крошка, — взмолился мистер Моллой. — Немножечко благоразумия, лапочка.
Долли не дрогнула.
— Девушка, — сказала она, — не может воздать себе должное в лохмотьях. Сами знаете. И знаете не хуже меня, что джентльмен сразу же смотрит на копыта дамы. Ну а перчатки, да вы только поглядите на это старье и спросите себя…
— Ну ладно, ладно, — сказал Шимп.