- Пусть будет по-твоему, но причем здесь плащ тамплиера? - продолжал я сопротивляться какой-то страшной тайне, которую вот-вот должен был узнать.
- Милый племянник, ассасины считают, что добытый плащ франкского рыцаря-тамплиера обладает особой магической силой, позволяющей исполнителю воли имама успешно перевоплощаться в своего врага,- ответил дядя.- Ведь франкский Орден был основан на развалинах иерусалимского храма древнего царя Сулеймана, который в конце своей жизни якобы научился у южной царицы Шабы этому искусству.
- Насколько это доступно моему разумению,- решил я предварить дядино откровение,- мой благодетельный дядя и визирь великого султана, да снизойдет на обоих благословение Аллаха, считает, что меня во младенчестве забрали некие ассасины, о которых я, увы, ничего не помню...
- Беспамятство может быть важным подтверждением их зловещего присутствия в твоей судьбе,- с живостью перебил меня старик.
- Пусть так,- согласился я.- Вот они забрали меня, воспитали в каком-то горном замке, откуда, опять же по моему разумению, кто-то пытался меня спасти, но, по-видимому, потерпел неудачу, а затем вложили в меня некую волю своего имама. Что за воля?.. Наконец, тот фальшивый флорентиец обещал отцу "пустить приобретенное в рост" и к тому же в один прекрасный день показать ему сына.
- Когда я видел твоего отца в Дамаске, он пересказывал мне предания, в которые верят ассасины,- ответил дядя.- Когда я видел его в последний раз, там же, в Дамаске, он сказал мне, что отправляется на Восток, где должен увидеть того самого франка, имя которого он носил в застенке Аль-Баррака. В ту пору мне было известно, что на Востоке могли оказаться только те франки, которые вместе с монгольским войском осаждали одну из горных твердынь ассасинов.
- То были рыцари Рубура, пришедшие из Константинополя,- догадался я.
- О, если бы твоя воля подчинялась тебе так же, как твой рассудок! воскликнул старик.- Мне ничего не нужно будет говорить тебе, когда ты узнаешь, что наш великий султан, да продлит Аллах его дни, в дни своей молодости тоже состоял в войске, сокрушавшем горные крепости ассасинов.
- То, что я мог быть послан ради убийства повелителя Рума, вовсе не новость для меня,- успокоил я своего дядю, а заодно и самого себя.- Но, хвала Всемогущему, теперь мне об этом известно вдвойне - от двух мудрейших из известных мне людей, так что отныне обстоятельства вполне подвластны моей собственной воле.
- Имя,- тягостным стоном ответил мой дядя.- Появится некто, который в определенный час произнесет твое имя. И Рум содрогнется. Ты не хозяин себе, мой дорогой племянник.
- И не господин,- мрачно усмехнулся я, вспомнив слова рыцаря Эда и невольно, к своему стыду, подумав, не есть ли и он какой-нибудь переодетый имам, умело махавший мечом для отвода глаз.- Но если ты, мой дядя, знаешь, на что я способен, останови своего дорогого племянника. Пока не названо имя, я готов исполнить твою, а не чью-нибудь, волю. Пока моя личность не растаяла вовсе в стихии какой-то чужеродной силы, я отдаю тебя в твою власть. Сделай что-нибудь.
- Ничего нельзя сделать,- покачав головой, горестно ответил дядя.
- Тогда убей меня,- без всякой боязни предложил я, хорошо представив себе, какая мерзостная жизнь меня теперь ожидает.- Так или иначе смерть при дверях.
- Бесполезно,- совсем отчаялся найти выход из положения мой мудрый дядя.- Они пришлют другого.
- Не верю, что никак нельзя перехитрить этих негодяев! - в сердцах воскликнул я.
- Как можно перехитрить рой ос, облепивший тебя со всех сторон? задумчиво спросил дядя.
- Только нырнуть в воду,- пришло мне в голову.- Если есть вода.
- Попробуем найти воду,- с той же напряженной сосредоточенностью сказал дядя.
- Только не колодец,- поежился я.
- Возможно одно: оградить тебя от человека, который явится произнести твое имя,- заключил дядя свои размышления.- Нашим оружием должно стать время. Пусть ассасины проявят нетерпение. Рано или поздно кто-нибудь начнет искать встречи с тобой.
- Не может ли им стать именно тот, на чьей совести убийство жестокого султана Масуда Третьего? - оставив всякую учтивость, прямо спросил я.
Во взгляде моего сановного родственника промелькнула растерянность. Он долго смотрел на меня, старчески пожевывая, а потом сказал:
- Дорогой племянник, ты - единственный человек, который еще связывает меня с этим миром, и я приложу все силы, чтобы спасти тебя.
На другой день меня переселили в одну из самых дальних комнат дворца, связанную с остальными покоями длинным и узким коридором. Там я стал стражем какой-то особой султанской печати, которая хранилась в железной шкатулке с замысловатым замком, а сама шкатулка была по самую крышку вмурована в гранитный куб, возвышавшийся посредине комнаты.
Долгие дни я проводил в одиночестве и размышлениях, которые уносили меня в самые невероятные дали и приводили порой на края пугающих пропастей и потоков.
Дядя обычно навещал меня на рассвете, и мы вдвоем выходили в сад, где он рассказывал мне всякие новости. Так, в кажущемся покое и безопасности минули два месяца, а на исходе второго дядя стал появляться передо мной мрачнее самой ночи. Тяжело вздыхая, он открывал мне свои тревоги и говорил, подобно рыцарю Эду, что новый султан не оправдал надежд и оказался еще более жестоким и скаредным, чем его предшественник. По словам дяди, вся страна за один месяц пришла в упадок вследствие неразумного правления, повсюду зреют мятежи, и даже обласканные султаном караманцы, на чьих мощных плечах новый султан въехал во дворец, уже глухо ворчат и готовы на решительный шаг.
В один из дней с утра до вечера из-за стен дворца доносился тревожный шум, и дядя потом рассказал мне, что горожане возмутились непосильными поборами и пришли к дворцу за справедливостью, но их разогнали гулямы, и теперь с площади убирают мертвые тела.
Та особая султанская печать начинала казаться мне неусыпным глазом какого-то злого демона, следящего за каждым моим движением, и я уже решился было высунуться над водой и посмотреть, что делается снаружи. Я выбрал укромное место у стены, где можно было незаметно, под прикрытием кустов и ветвей, забраться на стену, отделявшую дворец от города, и стал дожидаться ночи. Но едва наступила первая стража, как на пороге моего почетного узилища появился дядя.