На одном из семинарских занятий Панцер затронул проблему древней истории славян. В соответствии с традицией немецкой науки — а это не лучшая традиция — он говорил о славянах как о представителях примитивных племен, источником существования которых была рыбная ловля и сбор диких плодов. Поселившись сначала в болотах бассейна реки Припяти, они проникли на запад и юг, утверждал Панцер, только потому, что стоявшие значительно выше их в культурном отношении германские племена двинулись на запад, чтобы заполнить вакуум, образовавшийся в результате падения Римской империи. Там, куда проникали древние славяне, не оставалось и следа от многолюдных поселений, обработанных полей, все возвращалось в первобытное состояние: дороги зарастали лесом, а в развалинах домов поселялись волки и медведи. Панцер рисовал картину, типичную для журналов, издаваемых реваншистскими землячествами, в которых именно так изображалось положение польских земель в VIII, IX и X веках нашей эры.
В конце концов я не выдержал. Я вежливо, но решительно перебил Панцера. Во время учебы в Варшавском университете я основательно интересовался судьбой и культурой полабских славян. Я посетил места в ГДР, населенные лужицкими сербами, и очень тщательно готовился к этому путешествию. Я хорошо помнил работы Юзефа Костшевского и Тадеуша Лер-Сплавинского о древней родине славян в бассейне Вислы и Одера. Я начал говорить обо всем этом. Мое выступление продолжалось четверть часа, а может быть и больше. Когда я закончил, Панцер посмотрел на часы и сказал:
— Прошу прощения, но наши занятия затянулись, и мы должны заканчивать. — Он задумался немного и добавил: — Есть и такие немецкие исследователи, которые согласились бы с господином Чеховичем.
Этим дело не кончилось. Мои замечания выслушали человек тридцать, участвовавших в семинаре. Среди них было несколько студентов, придерживавшихся крайне националистических взглядов в пангерманском или, скорее, прусском духе. И вот что интересно. Раньше эти немцы меня почти не замечали. После столкновения с Панцером они первые стали здороваться со мной. Некоторые поздравляли меня. Я произвел на них впечатление тем, что публично выступил в защиту собственных взглядов.
Не в первый и не в последний раз за время моего пребывания на Западе я убедился, что заслужить уважение других мы можем только будучи самими собой, когда нам удается защитить нашу точку зрения и мы но желаем выступать в роли бедных — материально и духовно — родственников других народов. Об этом, к сожалению, еще забывают многие наши земляки. В наших контактах с Западом мы довольно часто ведем себя униженно. Даже наше гостеприимство, которым мы так гордимся и называем традиционно польским, вызывает у людей, приезжающих из западных стран, чувство неловкости, а часто и не слишком доброжелательные замечания. Если человека приглашают на обед или ужин, то в соответствии с критериями, принятыми на Западе, от него чего-то ожидают взамен. Если ему говорят, чего ожидают, то гость начинает строить домыслы. А в каком направлении идут домыслы лиц, наслушавшихся всякой ерунды о Польше и поляках, о коммунизме и коммунистах, — об этом говорить нет необходимости.
После заканчивающихся вечером занятий в университете мы обычно шли в ресторан. Там за пивом и вином беседовали на разные темы, рассказывали друг другу анекдоты, пели польские, русские, украинские песни.
В группе студентов-славистов и студентов других специальностей, а также молодых художников, скульпторов, начинающих поэтов, писателей и актеров, охотно присоединявшихся к нам, мы отмечали наши маленькие праздники — именины, дни рождения, свадьбы. Часто в этих вечеринках, совместных поездках за город (мы их устраивали весной) принимал участие профессор Кошмидер, а также его доценты и ассистенты. Иногда появлялись и другие преподаватели, но Кушмидер, как мы его называли, был самым частым нашим гостем, тем более дорогим, что он всегда охотно вытаскивал бумажник, чтобы оплатить если не весь счет, то по крайней мере его часть.
Многие из этих совместных увеселений проходили в моей квартире — просто потому, что у меня была большая квартира, а не комната.
За время моей работы на станции у меня было две квартиры. Первая находилась в доме № 114 но Терезинштрассе. Она состояла из комнаты и ванной. Мебель я получил на радиостанции. Из-за этой мебели постоянно шли разговоры с Бруксом, снабженцем «Свободной Европы». Брукс покупал все, начиная с ленты для пишущих машинок и кончая простынями для сотрудников. В Европу он попал как капрал американской армии, кажется, еще во время войны или сразу после ее окончания. После демобилизации он не вернулся в Штаты, а начал работать официантом в офицерском казино. Кто-то из офицеров американской разведки, прикомандированных к станции, забрал Брукса с собой и позаботился о том, чтобы устроить его на должность снабженца. Здесь капрал полностью проявил свой коммерческий талант. Он обманывал всех и во всем. Благодаря этому, а также комиссионным, получаемым им от разных оптовых торговцев, Брукс сколотил немалый капиталец. Весь персонал «Свободной Европы» знает, что в настоящее время он является хозяином нескольких больших отелей в разных городах, но никто не решается вмешиваться в дела Брукса и Манфреда Щенсного, его компаньона. Слишком крупная он нынче фигура на станции, и слишком много у него влиятельных покровителей.