«Транзит» — это большое казарменное помещение, заставленное несколькими дюжинами коек. Занятые койки можно было определить по грязным матрацам, свободные имели только сетки. Каждый новый жилец стелил полученные матрац и одеяла. Не знаю, какой была эта постель в лучшие времена. Сейчас она вся была пропитана затхлым запахом немытых человеческих тел. Скупое освещение только усугубляло неприглядность этого угрюмого помещения. В полумраке, в клубах дыма самого дешевого табака я заметил десятка полтора людей, лежавших, как бурые личинки, на грязных матрацах. Другие обитатели толпились в разных концах помещения, образуя небольшие группки. Почти все были пьяны, некоторые ссорились, назревали драки.
Я быстро понял, что жители лагеря боятся Шеремету. Одним движением, коротким словом он гасил очаги скандалов. Шеремета выполнял функции своего рода старосты, которые захватил самовластно. Сильный парень, закаленный в драках на ножах и кулаках, приученный в легионе к общению со всякого рода авантюристами, здесь он также быстро сумел справиться с беспокойными представителями восемнадцати национальностей. Добиться повиновения было не легко. Он вынужден был провести несколько схваток. Шеремета и его коллега по легиону чех дрались артистически.
Поляк нашел для меня койку недалеко от своей. Потом, подозвав двух типов, известных ему как воры, он на цветистом языке люмпенов приказал им считать мои вещи неприкосновенной святыней и живо изобразил, что с ними будет, если кто-либо забудет об этом. Независимо от этого он дал мне необходимые наставления:
— Чемоданы держи при себе. Что снимешь с себя, клади в чемодан. Одеялами завернись так, чтобы никто их с тебя не стянул. Здесь у тебя будет много времени. Старайся ночью только дремать, а спать днем. Полная гарантия спокойствия, особенно когда имеешь кореша, который печется, чтобы тебя не обобрали. Раз уж оказался в таком месте, для тебя нет десяти заповедей. Есть всего одна, и самая важная: не давай шанса тем, кто хотел бы тебя обобрать.
Очень жалею, что не могу дать полное представление о богатстве словаря Шереметы. По тому, что он говорил и как говорил, я догадывался, что этот человек прошел огонь и воду. Однако мне не удалось склонить его к дружеской откровенности.
Ночью я действительно не спал. Не потому, что строго придерживался наставлений Шереметы. Попросту не мог спать. Лишь только я лег, как меня обсы́пали насекомые. Блохи и клопы ели меня поедом. Кроме того, донимал холод.
Новый день начался для нас около шести часов утра, ибо ровно в шесть лагерная кухня выдавала каждому, кто становился в очередь, кружку горячего суррогатного кофе. Это была слегка подслащенная бурда, зато горячая.
Шеремета поделился со мной хлебом. Его друг угостил маргарином. Во время еды Шеремета продолжал свои лагерные наставления:
— Завтрак ты уже видел. На обед будет холерный гитлеровский «ейнтопф». Это такая похлебка — жижа, в которой чуть-чуть мяса и немного побольше картошки. Тебе сунут еще полкилограмма хлеба, кусочек маргарина и иногда ломтик мармелада. Хлеб — это завтрак и ужин. Чтобы не ходил без денег, получаешь еще 26 марок в месяц наличными и живешь как господин. С голоду не умрешь, но ожирения сердца не будет. Неважные дела, братишка…
В Центре меня предупреждали, что лагерь в Цирндорфе не напоминает дом отдыха, однако здесь оказалось хуже, чем я предполагал. «Только бы этот кошмар ие продолжался слишком долго», — думал я, не в силах приспособиться к существующим там условиям. Задание, которое я должен был выполнять, требовало, однако, чтобы я прошел через этот этап нормального пути беженца. С этим надо было считаться.
Шеремета уговаривал меня:
— Не будь фраером и возвращайся домой, в Польшу.
— Уже не могу, — твердил я, а он убеждал меня:
— Ты молодой и образованный. В Польше тебе может стать порой тяжело. Может случиться, что тебя кто-то обидит, но в конце концов так или иначе ты завоюешь уважение людей. А здесь что ты найдешь?
— Может, разбогатею, — возражал я.
— Немного денег, может, и заработаешь, но ценой лишений, если только не погибнешь и не дашь сгноить себя в течение первых пятнадцати лет. Нас гноили и гноят, но мы и сейчас ничего не имеем. Мотай домой, пока у тебя паспорт в кармане!
Через три часа паспорта у меня уже не было. У меня его забрали в администрации лагеря и дали взамен обходной лист. С этим «бегунком» я начал путешествовать из комнаты в комнату. Сперва побывал у фотографа. Он сделал мне фотографии анфас и в профиль, причем на шее у меня была табличка с номером. Не помню уже этого номера, но заметил, что он был четырехзначный. Потом у меня взяли отпечатки пальцев. После таких процедур человек сразу же начинает чувствовать себя преступником. Это впечатление усугублялось еще тем, как со мной обращались. Я видел, что на всех обитателей лагеря здесь покрикивают и каждый должен терпеть разные унижения. В первый день, однако, меня охватило легкое беспокойство, так как я подумал, что эта грубость представителей лагерных властей объясняется тем, что они каким-то неизвестным мне образом узнали, кем я в действительности являюсь, и поэтому не хотят рассматривать меня как обычного беженца, которого привели сюда сказки о сладкой жизни на Западе.