- Что происходит, душа моя? – взволновано бросилась к нему супруга.
- Тати подпалили федоровские склады, - ответил супруг, грузно опустившись на край кровати.
- Господи помилуй! – Ольга перекрестилась. – Что же теперь будет?
- Не беспокойтесь, мои родные. Я принимаю меры.
- А Петр собирается в город по своим делам! – воскликнула Софья и посмотрела многозначительно на мать.
- Я ему запретил покидать дом, - успокоил своих баб Морозов. – Я приказал усилить нашу охрану. Тепереча во дворе дома будут караулить казаки, не пугайтесь.
- А ты сам дома останешься? – с надеждой спросила Ольга.
- Нет, душа моя, мне нужно отправляться в съезжую избу. Там нонче мое место.
- Будь осторожен, Ванюшенка!
- Не беспокойся, Бог убережет! – супруг поцеловал сначала Ольгу, а потом и любимую дчерь, после чего отправился к себе переодеться чтоб ехать на государеву службу. Не думал он, что она станет такой опасной, когда стремился на нее и бил челом перед государевыми людишками, что решали его судьбу. Думал, что подзаработает маленько, да поправит дела свои расстроенные прежней войной.
Мать и дочь остались одни в родительской спальне. Софья забралась на кровать и прижалась к матери. Они обе были встревожены и обеспокоены, но к этим чувствам у дочери прибавилось и новое совсем не изведанное. Оно ее переполняло и крутилось на языке.
- Матушка, как тебе наш гость?
- Интересный, видный мужчина… красив…опять же в Москве занимает положение…
- А он не скучный?
- Милая моя, мужчина впервые в доме, он не знает семью, не знает привычки и порядки, установленные в ней, перед ним боярин, он послан сюда для исполнения государевой службы, а еще он видит прекрасную девицу. Ты думаешь он будет себя вести свободно? Конечно он скован был, но я чувствую, что он далеко не скучный человек!
- Да, матушка, но он всего сын боярский!
- Это не так уж и важно, как считают многие. И я, и папенька твой, мой горячо любимый супруг воспитывали в тебе уважение не к именам, а к делам. Пустое бахвальство своими предками не красит мужа. Только его дела. По делам судите о нем. Тимофей занимает высокую должность и при рвении завсегда найдет свое место в царских палатах.
- Я понимаю это, матушка…
- Так он тебе приглянулся? – мать заглянула в глаза своей дочери.
- Не знаю покамест…, но он довольно мил…
- Ой, не крути, Софья! – рассмеялась мать.
- Да истину говорю! Не разобралась!
- Ладно, не торопись! Никогда не торопись в выборе. Вона Анна, дочь Еремеевых. Поспешила. Ой любовь! Ой красавец! Выскочила очертя голову за муж. И что?! Сбежала! Позор на семью! Позор на мужа. Позор на нее! Сказывала мне тут Просковья, что тайно пишет Анна матери. Весточки шлет, но просит никому не баить. Сенные бабы говорят, что недалеко убежала, в Оскол. Там живет, но тайно гонцы Еремеевых имеют сношения с ней. Деньги от батюшки перевозят и письма обратно исправно доставляют. Так вот не желаю я такого позора на наши головы. Поэтому и прошу не торопиться с выбором супруга. Мы же не гоним тебя из терема!
Софья сильнее прижалась к любимой матери и поцеловала ей руку. Ольга же в ответ прижала дочь крепко и ее глаза немного заблестели от навернувшихся слез. Дочь рядом и всегда делится с ней своими думами и чувствами, а вот сын все прячет внутри себя. Никогда не поделиться наболевшим, ни с ней, ни с отцом. Петр всегда рос своенравным, упертым и молчаливым. Конечно, он тоже любил своих родителей и уважал их, но считал, что мужчине не гоже делиться с ними своими чувствами, что он сам может все решить и все знает, знает, как ему поступить. Может это и хорошо для молодого человека, вступающего на жизненную дорогу, но все одно сердце матери болело за сыночку своего.
ГЛАВА 7.
Леонтий залихватски спрыгнул со своего жеребца и подержал за узды коня московского государева мужа, который по возрасту был гож в сыновья тульскому сотнику, и был явно невоенного роду.
- Спасибо сударь, - поблагодарил спутника Романцев, немного неуклюже спрыгивая на землю, чем подтвердил подозрения стольника. Чувствовалось, что Тимофей не часто скачет в седле. – Здеся чё ли?
- Да, милгосударь…
- Темень, хоть глаз выколи! – посетовал Тимофей, оглядывая темный пустынный двор.
- Прохор! – гаркнул Леонтий Абросимов и мгновенно дверь избы отворилась, а в проеме показалась чья-то голова. – Пошто такая темень, как душа твоя?! Ну-ка распорядись осветить двор!
- Слушаюсь, Леонтий Еремеевич! Вы заходьте! У нас тут натоплено, тепло, наверное, взмерзли, на скаку, - сказал пристав Прохор, оглядывая нонешнего главу приказа и того, кого он сопровождал. Видимо, это и был тот, кого все ждали – особый обыщик из Москвы. Когда хозяин приказа и обыщик вошли в сени, Прохор послал одного из находившихся в избе стрельцов осветить двор.
Однако это не понадобилось, поскольку во двор стали стекаться стрельцы из полусотни в которой служил Ванька Чернобров. У некоторых из них в руках горели факелы, так что двор вскоре осветился. Тем временем Тимофей вошел вслед за головой стрелецкого приказа в комнату и также, как и он перекрестился на образа в красном углу. Комната показалась ему довольно просторной. Печной угол вопреки правилам не был занавешен и печь, покрытая узорчатыми изразцами, приковывала внимание каждого входящего в избу. Посередке комнаты стоял массивный дубовый стол, по краям которого на лавках сидело несколько служилых: пристав Прохор, один десятник, два пятидесятника и один сотник. Все они были в серых повседневных кафтанах, на поясных ремнях висели сабли, рядом с каждым на столе лежали перчатки с крагами коричневой кожи и только возле сотника лежала шапка, с шитым жемчугом изображением короны и посох, что говорило о старшинстве того стрельца. Ни пистолетов, ни пищалей обыщик при них не увидел, то ли они не взяли их с собой, то ли те хранились в каком-то другом месте. У дальнего окна за маленьким столом, заваленном грудой бумаги и стопками писчих книг сидел подьячий и что-то писал. Дьяка в избе не было, тот убыл к осадному голове, исполняя предписание воеводы.
- Доброго всем здоровья! – поприветствовал Тимофей стрельцов. Те встали и почтительно отвесили прибывшим поклон.
- Что задумались, товарищи мои? – тяжело выдохнул Леонтий скорее приветствие, чем вопрос, садясь рядом с другим сотником на лавку и приглашая сделать тоже самое Романцева. Он положил рядом с собой на стол свою шапку с такой же вышитой короной и хмуро посмотрел на сидящих.
Тимофей тоже подошел к столу и сел рядом с Леонтием, справа от него. Сидящие напротив пятидесятник и десятник потупили свои взоры. Подьячий, поднял голову над книгой, в которую что-то записывал и с интересом посмотрел на вновь прибывших государевых людей.
- Ну, чаво молчите? Али языки проглотили? – первым прервал молчание стрелецкий голова.
- Да что ж баить? – за всех выдохнул довольно молодой сотник Казма Головин. Несмотря на свои годы, Казма уже прошел огонь сражений с ляхами и числился на добром счету в Москве, там его пророчили аж в столичные стрелецкие головы. – Вот разумеем мы Леонтий Еремеевич, что подпалили склады не тати и не беглые, а ляхи, что вот уже месяц шалят на дорогах, сеют смуту и подбивают народец к крамоле.
- Да это знамо и без тебя! Об этих делах воевода давно отписал в столицу! Вот и господин особый обыщик прибыл к нам посля письменов воеводиных. Ты вот лучше скажи, как твои стрельцы несли дозор, коли пропустили ляхов?!
- Стрельцы справно несли дозор, но хитры ляхи попались…
- Стало быть никто и не виновен?
- Стрельцы в этом случае не лытали, а поступили как следовало. Это они и наткнулись на ляхов и зараз стали преследовать тех по слободам. И теперяча они караулят ляхов, что сховались в укрытии, ждут подмоги чтоб схватить их…
- Слухаю я тебя, Казма, и кажется мне ужо, что им по рублю надобно давать за их дела! А склады промеж тем сгорели. И добра там несметно сгинуло, – все еще сердито сказал Леонтий, но уже более примирительным тоном. – Вот я и вопрошаю, что далее делать будем? А коли ляхи начнут посадских людишек резать, как было уж не однажды!?
- Зараз по слободам гуляют усиленные стрелецкие и казацкие дозоры, коим велено всех смутьянов и буйных препровождать в воеводские темницы. Отправил я и конные разъезды на все тракты. Велено атаманом казацким быть готовыми выступить супротив крамольников всяческих, - ответствовал сотник Головин, вонзившись ладонью в свою густую бороду.