- Есть пара… один подьячий излагает все на бумаге, а второй, милчеловек, трудится, развязывая языки молчунам.
- Добро. Где теперь они?
- Так по домам сидят, ночь никак на дворе!
- А ты ж чего сидишь здесь, а не с женой?
- Наказали тебя ожидать…
- Трудиться тепереча будем вместе. Зови своих помощников!
Кривонос, поклонился и исчез из избы, а Романцев приступил к своим обязанностям. Он расположился за столом, за которым только что сидел губной староста и усадил рядом десятника, который внимательно смотрел на важного человека с уважением, но не подобострастно. Грамоте Захар был не обучен и, глядя на то, как Тимофей читает бумагу, он испытывал какое-то незнакомое ранее ощущение причастности к чему-то важному и таинственному. Тем временем, ознакомившись со списком послухов, Романцев указал десятнику на первых трех, приказав их привести первыми. Десятник кивнул и выйдя на крыльцо отослал шестерых стрельцов за указанными посадскими людишками. Оставшимся же стрельцам он наказал нести караульную службу возле избы, охраняя московского чиновника, спокойствие и порядок. Среди оставшихся охранять избу был и Ванька Чернобров.
Вскоре, правда уже далеко за полночь в допросной избе появились первые вызванные послухи. Их по одному вводили внутрь, где особый обыщик, восседавший во главе стола, пристально всматривался в допрашиваемого, очень долго молчал, и только спустя продолжительное время, когда разбуженный и почти насильно доставленный человек начинал паниковать, приступал непосредственно к допросу. Рядом с Романцевым по правую руку восседал рыжий губной староста. В углу избы сидел подьячий, который слушая вопросы и ответы, тут же наносил их на бумагу. В другом углу притаился невысокого роста, но чрезмерно широкий в плечах губной подьячий и одновременно палач, по совместительству который помогал допрашиваемым развязывать языки. Кликал его губной староста просто Фролом, без фамилии и очень брезгливо, наверное, от того, что не любил пытки, да побаивался оказаться сам в руках этого душегуба.
- Приведите его к присяге! – устало молвил Романцев и Фрол подошел к трепещущему человеку поднеся ему Евангелие и крест, который тот поцеловал, обещая говорить только правду, а за ложные показания нести ответственность вплоть до смертной казни.
- Кто будешь? – строго заговорил особый обыщик, после продолжительного молчания.
- Федка Дементьев я, барин… - испугано отвечал допрашиваемый
- Чей холоп?
- Свободные мы, копейщик…
- Лет сколько?
- Так уже сорок годков от роду…
- Где живешь?
- В слободке возле Упы, третья изба.
- Кокой веры будешь?
- В православии крещен! – и в подтверждении своих слов мужик перекрестился.
- Ты давал извет по делу и слову государеву?
- Я, барин…
- Какое Государево дело за тобой? Изложи все, что тебе известно!
- Третьего дня апосля сентября заходил ко мне Фома, что торгует у кремля сапогами. Было эт уже к вечеру. Жена моя накрыла на стол. Мы выпили, потрапезничали и будучи во хмелю Фома сказывал, что слыхал он на ярмарке, как ходили по рядам какие-то люди, и порочили воеводу нашего боярина Морозова. Дескать жизни не дает, а все больше грабит людей. Что мол пора вспомнить о Болотникове и молясь богу извести порядок татьевский. Мол народ устал роптать и надобно идти к боярскому сыну Шеину, что собирает он свободных и беглых людишек дабы пойтить супротив воеводы…
- Что за люди ходили по ярмарке?
- Это мне неведомо, только сказывал он, что одеты были богато и говорили на нашем языке свободно.
- А что взамен обещали, он не слыхал?
- Не знамо, мой господин! Он не сказывал, а я не спрашивал. Как только узнал о сем, сразу же сообщил в губную избу.
- Правду сказываешь? – прикрикнул на трясущегося от страха послуха боярский сын Романцев. – Или же брешешь? Смотри, вон Фролка заскучал. На дыбе можь еще чего вспомнишь!
- Не вели губить, барин! Всю правду изложил, все, что знал! Вот тебе истинный крест! – и Федка перекрестился.
- Ладно! Свободен пока! Ступай домой и о сем ни звука!
- Не изволь беспокоиться, барин! Буду нем, как рыба…
- Ступай!
Счастливый и напуганный копейщик, поклонившись господам в пояс, стремительно убежал вон из избы.
- Больно ты добр, батюшка, - сказал губной староста, не глядя на Романцева, явно озадаченный расспросом московского обыщика. Он не привык в своем труде так мягко выспрашивать у черни всякой.
- Так это пока токмо распрос. Вот соберем все сведения, тогда и будем доводить извет, - пожал плечами обыщик и обратился к дьячку: - скажи Захару, чтоб заходил следующий!
Следующим оказался седовласый однодворец Карп Петров сын Пантелеев. Ему стукнуло уже семьдесят лет и он, видимо, уже не волновался от мысли о наказании за навет.
- Помню я еще те времена, когда стрельцы заперлись в кремле и падаль ели, а народ страдал от лихоимства ляхов и других воров! Не желаю увидеть вновь такие времена! Токмо поэтому подписал извет, - так смело смотря в глаза Романцеву и Кривоносу ответствовал старик.
- Поведай и нам в чем суть твоего извета, - попросил его Тимофей, испытывая уважение к его бесстрашию.
- Хозяйство у меня крепкое, сорок четвертей земли. Семья большая, да и нанимаю порой всяких праздно скитающихся людишек, что по осени ищут где б на хлеб насущный заработать. Но, беглых – никогда! – поправился старик. –Так вот собрал я урожай и надобно было кое-что продать. Вот и поехал в начале октября по торговым делам в Кузнецкой слободе, взял младшого сына Андрейку, женку евойную, а остальные дома остались. Подъехали мы к обедне и зараз на торговую площадь. А там значит народу собралось тьма! Такого я ешо не видывал. Значится посередке на телеге стоит в кафтане сотника стрелецкого человек и ведет крамольные речи. Призывает значит люд к тому, чтоб поднималися все супротив воеводы тульского, значится боярина Морозова. А народ не расходится и внемлет его речам. Правда больше среди того люда было холопов помещичьих, да церковных и черносошных.
- А что он говорил-то? Только осторожней, отец, вспомни дословно! Не приукрась и не доскажи! Ибо так закон государев велит! – попросил старика Романцев.
- Так, господин хороший, дословно не смочь мне. Стар я память ужо не та. Боюсь не смогу сказать точно, что он там глаголил.
- Не пиши! – приказал Тимофей дьячку и тот, отложив перо в сторону, стал смотреть на допрашиваемого старика.
- Ладно, говори, что помнишь! – предложил обыщик.
- Так и помню я мало что. Не запоминал особо. Могу токмо сказать, что речи вел острые, называл воеводу нашего и вором, и разбойником, что грабит народ православный и все тащит в свои закрома.
- Ну, а что предлагал-то?
- Предлагал приходить к нему, что мол под его защитой будут, что поведет на правое дело…
- А людишки те чего?
- А чего! Кто соглашался, кто плевался и уходил. По-разному было. Мы-то тоже не остались слушать, не распрягая кобылку, так и уехали восвояси, не продав ничего. Потом уж поехали в Петровскую, там и продали все.
- А что за сотник-то был? Знаком тебе?
- Не! Я его не ведал ранее.
- Ну, а людишки что-нить говорили в толпе, кто это был?
- Да вроде кто-то обмолвился, что-то был некто Шеин…вроде, а може и не он. Не могу навет делать, прости, батюшка…
- А коли поймаем, узнать сможешь?
- Да поди смогу, чай не ослеп ешо…
- Ладно, отец, ступай с богом. Да смотри не болтай ни о чем!
- Что ж я не понимаю! Государево дело! – старик поклонился и, нахлобучив шапку на голову, вышел из избы на ночной холод.
- Ну, что, Тимофей Андреевич, следующего будем расспрашивать, али отдохнуть желаешь? – спросил обыщика губной староста, зевая и крестя свой рот. – Может до утра отложишь? Поди с дороги, не отдохнувши и сразу в губную избу. Ведь за ночь ничего не измениться, и все изветчики никуда не пропадут.
- Я бы соснул немного, но государево дело не может ждать, любезный Филипп Николаевич! Надобно не жалея живота трудиться! Ведь крамольники не спят и уготавливают разбой и воровство.
- Не изволь сердится, батюшка, - спохватился староста, пожалев о своем предложении.
ГЛАВА 8.