Если молодость обладает крепким здоровьем, спокойствием и некой беспечностью, то вот у людей, поживших на этом белом свете больше чем тридцать лет и увидевших мир с разных сторон, эти свойства постепенно куда-то исчезают. Поэтому в отличие от своей дочери Ольга не могла быстро и спокойно уснуть, мечтая о чем-то ожидаемом впереди. Она долго не ложилась, надеясь дождаться своего супруга, но тот все не возвращался. Женщина ходила из угла в угол просторной опочивальни. Ее не занимали ни книжка, ни рукоделие, которым она увлеклась недавно. Мысли ее были рядом с милым мужем, который в столь поздний час заботился о государевой службе, стараясь затушить полымя, разведенное ворами и государевыми ворогами. Отчего не живется спокойно этому народу? - думала Ольга, в девичестве Лопухина, а вот почитай уж тридцать лет, как Морозова по мужу. - Отчего он завсегда бунтует и не желает жить чинно, благополучно, по всем указаниям царя и его верных слуг, воевод? Ведь смутами, да крамолами он, этот неблагодарный народ, разоряет государство, ослабляет его, дает повод извечным врагам Руси замышлять войны супротив государя. Разве это не страшное воровство?! Какие же людишки русские неразумные и своевольные, то ли вон у ляхов, завсегда порядок, уважение к королю ихнему, к вельможам и господам своим. Здесь же приходится жить словно на бочонке с порохом, того и гляди какой-нибудь вор подпалит его.
Уже далеко за полночь в воеводские палаты прискакал человек с запиской от Ивана Васильевича. Его провели в покои Ольги. Женщина, приняв от молодого парня свернутую в трубочку записку, дала тому серебряную чешуйку и, когда тот с поклоном удалился, развернула бумагу. В ней воевода просил супругу не беспокоиться и не ждать его, поскольку дел невпроворот и до утра он с ними не управится. "Ложись, милая, спать, и ни о чем не кручинься!" - писал своим твердым довольно красивым и разборчивым почерком Морозов. Прочитав письмецо несколько раз, Ольга сбросила домашний кафтан, задула свечи и легла в прохладную кровать, утонув в мягкой перине и теплом толстом одеяле, - дарах крымских купцов, что преподнесли они главе Тульского уезду за благосклонное отношение к их нуждам и торговым интересам. Усталость и переживания долго еще боролись, но усталость и сон в конце концов одержали победу, и женщина уснула.
Ночь, с легким морозцем, пока еще лунная и звездная правила миром в тот поздний и кое-где тревожный час, но вскоре набежали тучи и скрыли божественность неба в серости земной жизни. Весь огромный дом боярина Морозова спал. Дворовые девки и молодые парни, поварята и их глава, подьячий, сладко улыбался в предвкушении получения от хозяина части мзды, караульные казаки, усталые и промерзшие после своей смены по охране имущества воеводы, - все спали, даже псы, посаженные на железные цепи, и те мирно дремали в своих убежищах, положив большие головы на сильные лохматые лапы. В отличие от близлежащих слободок Тульский кремль спал спокойно под надежной защитой своих толстых ни раз проверенных в баталиях и осадах, стен. Два казака, что караулили в этот час во дворе, стояли возле конюшни и, чтоб прогнать сон разговаривали о жизни.
- Так как разумеешь, дадут мне дачу возле ручья, что впадает в Упу за Колединой? Тама я слыхал земли хорошие, черные и уже давно многие на них зарятся, - спрашивал один казак.
- Так там уж и нет свободной земли! Всю раздали стрельцам, что вернулись с Белого города. Да и было там четей сотни две! Проспал ты, Харитон! - зевая отвечал другой.
- Так что ж, тепереча деить? - расстроился первый.
- А ты поезжай в Царев-Алексеев, там щас ой как народец нужен! Вот там тебе и нарежут землицы, гутарют, что на казака дают аж по сорок четей! Земли там немерено же!
- Ага! Так там и татары крымские балуют, да ляхи с черкасами грабють! Вот и кумекай, нужна там землица али здеся без нее спокойнее.
- Так там тож скоро все будет спокойно! Ляхов все меньше, черкасы, те, вроде просят государя нашего взять их к себе. Татаров, да турков всяких отодвинут от черты. Вот и будет там не прикордонная жизня, а самая, что ни наесть мирная!
- Эх, Данила, твоим бы устами да мед пить! - вздохнул Харитон.
- А слышал ты, друг мой закодычный, про то, что боярский сын, по имени Акиня Шеин, собака, подбивает на смуту, уговаривает идти скопом супротив воеводы нашего боярина Морозова?
- Слыхал...
- И что скажешь?
- Не, оно его понять можно, конечно... обнищал народец..., но и от смут устал..., не поднимет он нонче людишек...
- Как знать. Толкуют, что платит он пришедшим к нему хорошо, сребром, да посулы разные делает такие, что остаются с ним казаки, люди посадские, черносошные всякие...
- А стрельцы?
- Нет, про стрельцов не слыхивал...
- Я так разумею, соберется громадный скоп, пойду за ним. Нет - буду молчать и тянуть лямку на воеводу. Опять же из-за детишек.
- Трусоват, ты Харитон, как я погляжу. Всего боишься, вот и живешь впроголодь, да семью не можешь накормить! На наши жалования не прокормиться! Кабы дача у тебя была, так нету, старшому твоему братцу досталася земелька отцова.
- Так поди страшно! Вон гутарют, что по слову и делу государеву летом троих стрельцов четвертовали, а они всего лишь вспоминали в кабаке добром Болотникова, мол, смелый был и за народ стоял.
- Так ты может и сам крикнешь завтра об нашем разговоре?
- Нет, не пужайся, не крикну!
- Еще б, ведь изветчику - первый кнут! А ты трусоват, Харитон...
Внезапно Данила замолчал и напрягся, прислушиваясь к шуму, что донесся вдалеке.
- Чу! Где это? - прошептал он.
Харитон тоже замер и стал водить головой, поворачивая свое правое ухо, коим слышал намного лучше, как сам считал. Поводив и прикинув в уме далече ли был шум, он немного расслабился.
- Э, да это ты трусоват, Данила! Услышал шум телег и уж испужался! Это телеги въехали в кремль. Наверное, либо купцы запоздалые, либо отряд стрельцов, либо какая вереница к воеводе в избу.
- Я не испужался, а моя забота караулить, покой воеводы и его домочадцев, посему и исполняю ее исправно. А коли не буду прислушиваться, да приглядываться, то какой прок от моего караула.
Харитон ничего не ответил, и они надолго замолчали, думая каждый о своем. Данила взвешивал идти ли ему за Шеиным или нет. В тайне от всех он был согласен с "вором" Шеиным, воевода Морозов был не по нутру свободному по природе казаку. Харитон же думал о том, стоит ли ему донести на своего товарища или же смолчать. Так в молчании и провели они остаток службы, пока не забрезжил рассвет и их не сменили другие казаки, что сладко выспались за ночь.
Вскоре первый этаж дома ожил. Заскрипели кое-где половицы под шагами девок, еще не умытых и не чесанных, но уже проснувшихся, так как привыкшие они были к раннему пробуждению, печник стал протапливать успевшие остыть за ночь печи, засуетились поварята, готовя к завтраку вкусные расстегаи и французское изобретение из тонкого слоеного теста, называемое странно - круасаны. Вода кипела, поднимая к потолку пары. Во дворе голосили петухи и домашняя птица гоготом требовала ее кормить.
Но все эти звуки не могли потревожить крепкий сон барынь. Даже возвращение неведомо откуда Петра, не было замечено его матерью, и уж тем более его отсутствующим отцом. Казаки тихонько отворили врата и запустили кавалькаду из пятерых всадников. Те соскочили со своих коней и повели их в стойло, а их предводитель, молодой хозяин, прошептав своим людям несколько слов, напоминая им о полной тайне, взбежал в дом в свою комнату. Он был рад, что отца дома не оказалось, а мать крепко спала и не встречала его в столь ранний или может поздний час. Для нее и отца он оставался всю ночь дома, как и велел строгий батюшка.
В своей комнате Петр скинул с себя испачканные одежды и, не умываясь, кинулся на кровать, забрался поглубже под одеяло и тут же мгновенно уснул.
ГЛАВА 15.
- Oh mein Gott! Gut, das ist, wo es so ist und verwundet? Кто ж его так нещадно покалечил? - причитал лекарь, приехавший по указанию воеводы излечивать раны плененного ляха. - Мне нужен горячий вода!