- А сколько нам осталось? - живо отозвался государев посланник.
- Да ешо верст полста!
- Сдюжит твоя кобыла?
- Ну, если не гнать, то сдюжит...
Тимофей задумался. Полста верст они преодолеют часов за пять. Темнело уже рано и большую часть оставшегося пути им суждено будет ехать впотьмах. А это и опасно, и замедлит езду. По пути они уже пару раз останавливались в ямских постоялых дворах, но те были близко к белокаменной и значит безопасные.
- А что, милейший, есть ли по близости ям?
- Так вот скоро будет...
- Ладно! Давай остановимся в нем и заночуем, - решил особый обыщик. Он на самом деле вымотался за эту дорогу и облегченно вздохнул, приняв решение переночевать в безопасном месте. Он изрядно проголодался, а все припасы, захваченные на предыдущим постоялом дворе, были съедены им еще утром.
Остаток пути до яма они преодолели в полной тишине. Тимофей и так молчал всю дорогу, а Федот - возница особого обыщика, молчал и больше не пел свои странные песни. Он только чаще стал хлестать по горбу свою лошадку, и та побежала быстрее, тоже ожидая корма и отдыха, словно подслушав разговор своих захребетников и предвкушая ночь в теплом стойле.
Через несколько верст пути впереди справа показался постоялый двор, окруженный высоким забором. Его ворота были открыты, будто приглашая путников заглянуть и остаться на ночь. Из труб терема и трактира, избы поменьше, поднимались столбы белого дыма. Странно, но в тот миг Тимофею эти обычные для Москвы виды и запахи, здесь на просторах тракта, где опасность таилась под любым кустом, показались самыми милыми и желанными. Кибитка вкатилась во двор и к ней моментально подбежал мужичок, который метнулся помогать седоку встать на землю.
- Здравствуй, барин. Не изволишь ли откушать? Или ешо и комнату на ночь? - вежливо осведомился он, но без особого подобострастия, что Тимофей расценил, как популярность этого постоялого двора, поскольку людишки в нем не лебезили перед столичными гостями.
- Да, милейший, дайка мне комнату и размести моего возницу. А посля и в трактир загляну.
- Не изволь сомневаться! У нас очень даже приличные комнаты, чистые, без клопов, в трактире очень вкусно кормят! Останешься довольный!
Тимофей, встав обеими ногами на твердую землю, потянулся и от удовольствия улыбнулся. Хозяин заметил его улыбку и тоже растянул рот в подобие улыбки, но она у него получилась довольно жуткой, поняв это он вернул губы в обычное положение.
- Не изволишь пройти в комнату? - пригласил он гостя осмотреть угол, где тому предстояло заночевать.
- Пойдем!
Вдвоем они поднялись по лестнице наверх и, пройдя по узкому коридору, остановились перед третьей дверью. Хозяин отворил ее и сначала зашел сам, а после впустил гостя. Комната показалась Тимофею вполне годной для ночлега. Лестница, ведущая на второй этаж немного скрипела, но этот громкий звук даже понравился гостю. Можно услышать, когда кто-то будет подниматься на второй этаж, промелькнуло у него в голове. Весь терем был протоплен и немного пропах еловой смолой, видать от того, что бревна использовались не совсем просохшие. В комнате было также тепло, как и везде. Дверь была крепкой и надежно запиралась на засов. Окно выходило во двор постоялого двора. Внизу Тимофей увидел свою кибитку и Федота, который ласкал уставшую кобылу, вытирал ее влажные бока пучком сена и что-то той говорил, ласково, словно любимой супруге. Его кормилица трясла головой, словно отвечала ему. Гость отошел от окна и осмотрелся. У стены стояла большая кровать, рядом с ней резная лавка. Посреди комнаты на четырех львиных лапах полуприсел дубовый стол, на котором лежала домотканая скатерть.
- Остаюсь, - бросил Тимофей хозяину и тот, поклонившись вышел, оставив гостя наедине с собой и с государственными мыслями.
Перед тем, как отправиться в трактир, Тимофей спустился во двор и нашел там Федота.
- Что, барин, принести коробья? - спросил тот.
- Да, милейший. Отнеси их в мою комнату.
- Не беспокойся, щас принесу.
Тимофей немного прогулялся по двору, а его возница тем временем перенес из кибитки его дорожный скарб: два плетеных короба и большой узел с носильными одеждами. Никого кроме них из гостей особый обыщик во дворе не увидел. Правда и день еще не перекатился в вечер. Путники, коих было немного, еще колесили или копытили тракт, преодолевая версту за верстой, приближаясь к цели своего путешествия. Тем не менее, пока Федот поднимался с вещами в комнату, Тимофей засунул свое оружие в мешок и постарался нести его так, чтобы ни хозяин постоялого двора, ни его служки не поняли, что в мешке. Подальше от греха, - так подумал Романцев, пряча свое оружие. На первом этаже он встретил возвращающегося Федота и дал тому несколько мелких монеток, чтоб тот тоже поел, но строго настрого запретил ему употребить хмельные напитки. Тимофей сам не любил ощущать себя во хмелю и был строг к другим, считая употребление этих напитков возможным только на великие праздники.
Когда стемнело ворота постоялого двора закрылись, оберегая хозяев и их гостей от лихих людишек, что нет-нет, да шалили на всех без исключения трактах государства. Во дворе кроме романцевской кибитки появились еще две телеги, а в конюшне ржали лошади, выпряженные из своих повозок и седловые скакуны, красавцы и красавицы. Все они с большим удовольствием поглощали овес и сено, щедро наваленные в ясли. Боярский сын, прогулявшись по двору, зашел в трактир. Заняв столик у окна, он запросил у человека квашеной капусты с сельдью, потом попросил принести жареную стерлядку, расстегаев и сыта, а на запитие - немного темного кваса. Когда на столе появилось первое блюдо, он с жадностью набросился на еду, внезапно почувствовав страшный голод.
Постепенно трактир стал наполняться прибывшими постояльцами. В зал вошли два стрельца московского приказа и устроились за столиком возле двери. За ними появились мужик со своей бабой и дочерью лет пятнадцати, прыщавой, но с толстой и длинной косой. Столик посередке занял, видимо, купец, так подумал Тимофей - дородный мужик с черной окладистой бородой. Он постоянно ее поглаживал, ожидая приноса заказа.
Тимофей, же немного насытившись и поэтому поглощая свою еду медленнее, стал посматривать за стрельцами. Те отчего-то были в светло-зеленых кафтанах, приказа Василия Бухвостова. Один из них был человеком в годах, белый от седины и морщинистый от прожитых лет, но крепкий и сильный, даже через одежду Тимофей видел его стальные руки и мускулистую грудь. Второй казался совсем молодым, видимо недавно пришедшим на службу. Реденькая черненькая бороденка контрастировала с густой зарослью его старшего сослуживца. Они говорили негромко и до Романцева долетали только отрывки их разговора. По всей видимости они обсуждали свою службу и своих начальников.
Когда боярскому сыну принесли сыто, он уже чувствовал себя "наевшимся досыта". Стрельцы поглощали птицу и запивали ее водкой, которую подали в маленькой чарке с шаровидной ножкой. Уже после двух-трех стопок их разговор стал намного громче и слышнее для окружающих. Языки у них развязались и разговор плавно стал перетекать в русло служебного и жизненного опыта старика. Молодой называл седого Матфеем. Последний уже изрядно охмелел и стал вспоминать свои подвиги, а молодой его подначивал своими вопросами.
- А скажи дядька Матфей, как было-то, под Тулой? Небось страшно? И почему вы супротив Шуйского пошли?
- Э! Жизня эта сложная штука! Да разве знаешь, что случиться завтра! Доведены мы были до отчаяния. Не понимали где настоящий царь, а где лжец. Вот и мутили. А под Тулой было страшно... Мы тогда стояли во главе с Истомой Пашковым на речке Вороньей за семь верст от Тулы. Сотня наша управлялась боярским сыном Степкой Ляпуновым, а был пятидесятником у него Нестер Шипов, а я десятником. Ванька Болотников решил дать бой на этой реке войску Шуйского, но думал использовать ее как рубеж, запиравший подходы к Туле между Упой, и укреплениями Тульской засеки, оттуда берёт своё начало Воронья. Наши полки встали вдоль всего нижнего течения реки - от самого устья вплоть до Малиновой засеки. Расположил я своих стрельцов так, чтоб ежели дрогнет кто справа или слева, не выдюжит их оборона, то чтоб мы смогли тоже отступить. Но воеводы Шуйского не пошли на нас в лоб, а предпочли совершить обход. Они свернули с Калужского тракта и двинулись от устья вверх по течению, стремясь обойти нас с боку и прорваться к Туле между засекой и левым боком. Там и завязался бой. Мы отворотились от своего направления и бросились на подмогу, но укрепления остались позади и пришлось обходиться телегами. Но, однако ж три дня гибли мои товарищи, но и Шуйские полки редели. Билися на смерть, стреляли из ружей до тех пор, что у нас зелья не стала. Да... брань велика была... в первый день и во второй, и лишь на третий день воеводы Шуйского преодолели нас, а все потому, что пошёл дождь, да такой, что фитили на пищалях гасли, а порох пушек промок. Речка эта паршивая, грязнуха растеклась, да подтопила берега, на которых мы стояли по колено в грязи, а кто и по самый живот. Не смогли мы устоять на топких берегах. Вода снизу, вода сверху... Укрытий не хватало. Но и это не сломило бы нас, не отступили бы, если б не измена в наших рядах. Дрогнула одна сотня и повернула сабли супротив своих же! Вот и дрогнуло наше войско, побегли мы, да прямиком за стены кремля тульского.