- Я согласна! - взвизгнула от радости девушка и бросилась ему на шею.
- Будьте счастливы, дети мои! - торжественно произнес венецианец. Он окончательно смирился с выбором дочери и убедил себя, что такова уж судьба их рода, смешаться с дикими московитами. А по поводу коммерческого предложения московита Пьетро решил все тщательно обдумать, он сам себе боялся пока признаться, что оно было очень интересным.
ГЛАВА 18.
Прошло несколько дней, как Тимофей Романцев выехал из столицы и приступил к своим обязанностям в Туле. Он уже и сам не мог сказать точно, сколько трудился в дали от Москвы, пять или уже семь дней. За эти дни он устал и осунулся, несмотря на то, что в доме у воеводы его кормили так, что сам государь мог согласиться разделить с ним трапезу, его глаза заблестели и стали выделяться на смуглом лице благодаря синим кругам, а нос вытянулся и заострился. Впрочем, это было не удивительно так как большую часть суток он все-таки проводил в допросной избе и уходил из нее в дом воеводы только спать и то уже поутру. Встречаясь с дочерью воеводы где-нибудь в коридоре, на лестнице или в трапезной он оживлялся, но тут же грустно вздыхал, вспоминая о том, что его ждут губной староста Филипп, душегубных дел мастер Фрол и подьячий, что записывал аккуратно все происходящее на допросах в толстую книгу.
Всех послухов и видаков особый обыщик за прошедшие дни уже опросил и вот теперь приступил к допросам у пытки, то есть к допросам у дыбы, но покамест еще без применения истязаний. Другое название допроса в камере пыток было в обиходе государевых слуг - "роспрос с пристрастием". По заведенному порядку его не мог избежать никто из свидетелей по делу.
В полдень, после того, как Тимофей соснул немного, он вновь вернулся в допросную избу, где его уже ждали подмастерья. Устало он уселся за стол, на свое привычное место.
У дыбы стоял Федька Косой. Из одежды на нем были только исподние портки. В отдельной комнате без окон, где происходили пытки, горели факелы, которые согрели воздух так, что было довольно жарко, отчего по голой груди и спине Федьки стекали капли пота, впрочем, они, возможно, могли быть причиной и жуткого страха, испытываемого Косым. Дыба представляла собой примитивное подъемное устройство. В потолок, вернее в дубовую балку на потолке был вбит железный крюк, через него была переброшена веревка. Один конец ее был закреплен на войлочном хомуте, называемом "петля". Руки Федьки Косого были продеты в эту петлю. Другой конец веревки держал в руках губной палач Фрол. Допрос под дыбой был, несомненно, сильным средством морального давления на подследственного, особенно для того, кто впервые попал в застенок, а Федька испытывал этот ужас впервые.
Подьячий по указанию Романцева уже зачитал Федьке приговор о пытке, и это уже само по себе подействовало на смиренного мужика устрашающе. Он стоял под дыбой, краем глаза видел заплечного мастера и его помощников, двух мужичков, подрабатывающих в допросной избе за небольшую плату, наблюдал, как они готовились к пытке: осматривали кнуты, разжигали жаровню, лязгали страшными инструментами. Федьке не показывали, как пытают других, как это делали с многими другим допрашиваемым, особый обыщик посчитал, что хилому посадскому человечку и без того жутко и он упорствовать не будет в своих показаниях.
Романцев не сомневался, что Федька выложит все, что знает и даже больше, если на то будет необходимость. Однако роспрос у пытки не заменял саму пытку, а лишь предшествовал ей. И если уж заведен был таков порядок, которого придерживались все обыщики, то от пытки Федьку не спасет даже чистосердечное признание или то признание, которое требовалось Романцеву - ведь токмо пытка служит высшим мерилом искренности человека. Даже если человек раскаивался, винился, то его обычно все равно пытали. С одного, а чаще с трех раз ему предстояло подтвердить повинную из подлинной правды. Таков был порядок и не Романцеву его было менять.
- Итак, Федька, стало быть тебе не ведомо про смуту, что затеял боярский сын Акиня Шеин?! - строго и очень зловеще спросил мужика Тимофей Романцев.
- Господи! Не ведомо, отец родной! Не ведомо! Вот те крест! - Федька хотел себя осенить крестом, но вспомнил, что его руки были в петле.
- Говори покуда не приступили к пыткам! На дыбе все говорят правду! Токмо уж потом бывает поздно!
- Батюшка! Помилуй мя бог! Все сказываю, как на духу! Не ведом мне Акиня Шейн! Слыхом о нем не слыхивал!
- Брешешь, собака! Сказывал Ванька Лыков, что бывали у тебя людишки его, Шейновы! Давеча даже выносили из твоей лавки кули полные. Сказывай! - для острастки вскрикнул Тимофей. - Смотри, Фрол уже разжег жаровню!
- Батюшка! Все скажу! Были у меня людишки, были! Запамятовал я! Да и не знал, что они от разбойника Шейна! Точно так, покупали кули с мукой, много взяли! Но откель мне было знать, что брали для вора энтого Шейна?! - взмолился Федька и по его груди холодеющей от приближающегося ужаса, еще быстрее и полноводнее потекли струйки пота.
- Так сказывай! Все без утайки. Кто приходил, что гутарили, чем платили, сколько всего взяли... - Романцев посмотрел на подьячего-писаря, который ждал команды заносить сказанное на бумагу и махнул ему головой, приказывая начинать писать.
- Все, все скажу, батюшка! Все, как было! - затараторил Федька.
- Ну! - опять прикрикнул на него обыщик.
- Значит, осемнадцать дней назад в лавку явились трое человек. Я их видал во первые. Много ко мне приходит, но я всех могу упомнить. Энтих я до того не видал. Взяли они дюжину кулей муки ржаной и поклали на телегу, что оставили у лавки. Платили значит они сребром, монетами польскими ортами, да еще грошами - шостаками и трояками, да немного медными солидами. Я спросил откель у них польские орты. А они мне сказывали, что не мое, мол, это дело. Платят сребром и должон быть рад тому, - Федька Косой замолчал и испуганно стал вглядываться в лицо московского государева обыщика.
- Что замолчал?! - прикрикнул на него Романцев.
- Так ведь, батюшка, не гневайся, все рассказал! Вот те крест... - Федька опять сделал попытку осенить себя крестом, но вновь вспомнил, что руки его стянуты за спиной в петле, в страхе и какой-то горячности он не чувствовал их.
- Ладно, Федька..., а тепереча послушаем тебя на дыбе... Фрол! - крикнул Романцев тульскому душегубу. - Готов послужить государеву делу?
- Готов, господин обыщик! - зловеще отозвался тот.
- Так приступай! - кивнул Романцев.
Перед расспросом приведенного в застенок Федьку Косого, как и прочих проходящих по делу раздели и осмотрели, как требовалось перед расспросом на дыбе. Таков был порядок во всех сысках. В этом деле Румянцев не отходил от заведенного порядка ведения расспросов, только один свидетель в этот раз давал показания в застенке, еще нераздеванный. Это был польский пленный Анджей Шишкевич и то только оттого, что был весь изранен. Романцев избавил его не из жалости, а по опаске, что тот издохнет на дыбе. Потом, пусть малеха оклемается - решил московский обыщик. Расспрос он провел скоро и без результата, так как поляк отказался отвечать на вопросы, молчал и геройски улыбался, готовый помереть, но не покориться подлым мосоковитам.
Публичное обнажение тела, это завсегда стыд, позор и унижение. Раздетый палачом человек теряет свою честь. Так считается. Осмотру тела (прежде всего - спины) пытаемого перед пыткой в сыске придавали большое значение. Это делали для определения физических возможностей человека в предстоящем испытании, а также для уточнения его биографии: не был ли он ранее пытан и бит кнутом. Дело в том, что при наказании кнутом, который отрывал широкие полосы кожи, на спине навсегда оставались следы в виде белых широких рубцов - "знаков". Специалист мог обнаружить следы битья даже многое время спустя после экзекуции. Если на спине пытаемого обнаруживались следы кнута, плетей, батогов или огня, его положение менялось в худшую сторону - рубцы свидетельствовали: он побывал "в руках ката", а значит - человек "подозрительный", возможно, рецидивист. Арестанта обязательно допрашивали о рубцах, при необходимости о его персоне наводили справки. Веры показаниям такого человека уже не было никакой. О нем делали такую запись: "К тому же он... человек весьма подозрительный, и за тем никакой его к оправданию отговорки верить не подлежит". На теле Федьки никаких следов обнаружено не было, об этом Тимофею сообщили Фроловы помощники. Поэтому перед тем, как Федьку привели на допрос обыщик Романцев распорядился сильно того не пытать и делать все больше для острастки, чем для боли. "Пытать легчае" - так это называлось на языке обыщиков. Тимофей Романцев не сомневался, что тот расскажет все, что знает и даже больше, если тому будет указанно.