Взяв себя в руки, он отпил чаю и оглядел кухню, думая, чем бы разрушить эту душащую тишину. Посуда была вымыта, на столе стояли лишь разделочные доски и подставка для ножей, даже мусора не было, чтобы можно было хлопнуть дверцей шкафа. Стеклянная панель на стене с изображением бокала с льющимся в него вином не сияла блеском, но и не была заляпана жиром, как во многих квартирах, где на плите часто готовят. На кухне определенно нечем было шуметь, за исключением не нужного уже чайника. Василий обнял кружку ладонями, грея пальцы о горячую керамику. Он стал насвистывать песню, которую слушал сегодня, но она лишь усугубила его настроение, быстро падавшее к отметке «отвратительно настолько, что не хочешь жить». И иногда Василию казалось, что он действительно не хотел.
Он поднялся и щелкнул выключателем, гася свет на кухне и включая в коридоре. Прошел до конца, игнорируя комнату посередине, скользнул в кабинет, плотно закрыв двери. Ногой чуть было не задел стопку книг, но успел поймать «Графа Монте-Кристо» и даже не разлил чай.
— Нет, Эдмон, — Василий покачал головой. — Может, из замка Иф ты и сбежал, а с моей книжной полки — уж изволь.
Шутка слегка разбавила его настроение и, выведя ноутбук из режима сна, Василий продолжил свой труд — перевод статьи, которую заказала ему редакция. Василий бился над ней с утра до самого вечера, но некоторые слова под вечер казались ему совершенно непереводимыми, и потому он оставил их на утро. Письмо в редакцию можно было отправить и днем, главное — сделать это завтра. Ну, а в его случае — уже сегодня. Спустя несколько переведенных строк, заболели глаза: Василий тёр их руками, но это мало помогло. Он привстал, тяжело опираясь руками о стол, и отодвинул тяжелую штору, впуская лунную дорожку в комнату. Отсвет от ноутбука стал чуть меньше резать глаза, а чтобы совсем избавиться от ставшей уже полноправной частью его жизни боли, Василий достал лампу, щелкнул кнопкой — разлил теплый свет энергосберегающей лампочки. «И при луне нет мне покоя, — усмехнулся он, снова вспоминая роман Булгакова, — что за жизнь такая? Когда ко мне прилетит моя Маргарита, поцелует меня в лоб, и оставит боль позади?»
Отхлебнув из кружки, он закрыл глаза, сосчитал до десяти и снова начал печатать, не обращая внимания на время. За окном слышался вой сирен — несется к кому-то скорая, гул моторов и рев мотоциклов, редкий лай своры. Василий привык не обращать внимания на этот шум, но он был ему благодарен — лучше уж жизнь ночного города, чем гнетущая тишина, окутывающая липкими щупальцами одиночества. Пальцы летали по клавиатуре, успокаивающе щелкали печатной машинкой клавиши — спасибо настраиваемому редактору за такую заботу о любителях ретро, — текст становился всё яснее и яснее. Василий чувствовал, что уже близок к завершению перевода, как вдруг отвлекся на что-то — мелькнула на периферии неясная тень, пронеслась мимо, ничего не сделав, но чувство странной тревоги посеяла, в душу колышком вонзила. Он оглянулся резко, но только охнул — шея громко хрустнула и занемела, а руки задрожали. Выругаться сил не хватило, замереть пришлось в неудобном положении, зато комнату просмотреть получилось: бегло, быстро, но монстров не обнаружилось. Кое-как дотянуться до воротника, угодить в его теплые и поддерживающие объятья, расслабиться…
Василий выдохнул, когда шея снова хрустнула, и подбородок улегся в нужную выемку. Он постарался расслабиться, чтобы судорога не повторилась, откинулся на спинку жесткого стула. Интересно, когда его перестанет донимать эта боль, это дурацкое последствие выходки агрессивного подростка? Вспыльчивость его губила не хуже, чем медленный яд, добавленный в кофе вместо сахара, а бороться с ней он не умел. Да и сейчас не умеет, чего уж скрывать, разве что очень старается. Когда-нибудь, когда не будет всей этой мозговыносящей возни в трубке сотового телефона, навязчивых сообщений от контакта «Мать», дурацких, никчемных вопросов, споров, криков, истерик, он сможет вздохнуть полной грудью и пообещать себе, что не будет больше ссориться ни с кем. Потому что если бы не было матери, он бы и не ругался, сидел бы себе и переводил статьи, фанатское творчество, окрещенное подростками «фанфиками», учил другие языки и жил бы в сети. И игнорировал центральную комнату в квартире, названную «спальней» только потому, что в ней стоит кровать. Там спала разве что бабушка, до того, как умерла, естественно. А теперь кровать стоит нетронутой уже много лет.