Станешь тут фантазеркой! Если работа — не только работа…
И про Аленины шарфы написали тоже. Дескать, именно аксессуары создают подлинный стиль.
Страсти улягутся, думала Ольга, впрочем, не слишком уверенно. Страсти улягутся, и тогда хвалебные статьи будут кстати, и Алена снова сядет за спицы, вдохновленная и слегка притомившаяся от любви.
Неизвестно, правда, можно ли утомиться этим.
Ольге вот точно неизвестно.
Она одна гуляла по Парижу, который оказался похож на зрелого, умного, воспитанного мужчину, знающего толк в любви, еде и романтике, но не слишком горячего, неторопливого и слегка ироничного. Он видел многое, но еще не устал удивляться и удивлять.
Возможно, она все это придумала, потому что ничего больше не оставалось, и вместо того, чтобы любоваться делом рук своих — счастливыми влюбленными в обнимку с воплощенной мечтой — осталось только придумать мечту самой себе. И гулять одной, и сжимать губы, и по ночам разрешать слезам вырваться на свободу.
А потом, вот — заделаться мазохисткой.
Хоть бы прикурить дал кто-нибудь, что ли! Так неохота тащиться в купе, искать дееспособную зажигалку, возвращаться, снова думать, как бы все могло быть, и вспоминать то, чего не было, и мечтать когда-нибудь самой все это попробовать.
А вдруг?
Вдруг кто-то и для нее придумает сказку, а?
…Черт, неужели в этом поезде никто не курит?
Ольга потрясла зажигалкой в воздухе, постучала о стенку, подула на нее зачем-то, но та равнодушно бездействовала.
Сюда бы доктора, что ехал с ней в прошлый раз. Он бы и огонька дал, и успокоительное предложил. Ей как раз только успокоительного и не хватало. И еще повязку на глаза, чтобы не ослепнуть от чужого счастья, когда она выйдет на перрон.
Зачем она поперлась, дура?!
Сидела бы в Москве с Митькой! Впрочем, Митька сидит где-то отдельно от нее, обидевшись на очередную какую-то глупость окончательно и бесповоротно.
Подумаешь, Митька! Завела бы себе еще кого-нибудь. Уж если сказки не получается!
Поезд содрогнулся и встал. Так и не покурив, Ольга потащилась в купе за вещами, мимоходом поглядела в окна, но ничего подобного на счастливое семейство на перроне не увидела.
Вагон они, что ли перепутали?
Или опоздали, зацеловавшись вусмерть!
Или ремонт уже взялись делать, хотя планировали начать только летом.
Эх-х, права была Ташка, вопившая вчера в трубку: «Тетя Оля, они меня с ума сведут!»
Еще как сведут! Зачем она приехала, идиотка?!
В общем, действительно, зря приехала, поняла Ольга, когда выяснилось точно, что на перроне ее никто не ждет. Она достала мобильник и вмиг окоченевшими на январском морозе пальцами набрала номер.
За столько времени могли бы и угомониться, раздраженно думала Ольга, слушая гудки. Давно уж пора — привыкнуть, расцепить объятия и идти по жизни плечом к плечу в невозмутимой уверенности, что так всегда и будет.
Ну, куда запропастились эти помешанные?!
Наконец откликнулся сотовый Кирилла, но почему-то Ташкиным голосом.
— Это я, Наташ, — сказала Ольга с досадой, — вы где?
— Ой, теть Оль, не спрашивайте! Иваныч взялся снег во дворе чистить — у нас знаете сколько снегу навалило! — а мама ему сказала, что надо дворника нанять, и тут такое началось! Два часа уже ругаются! Он что-то про имидж орет, а она про его радикулит. Ой, теть Оль, я больше не могу говорить! Я в игрушку играла, так что на мобильнике сейчас батарейки сдохнут!
Ольга покосилась на примолкшую трубку и подумала: «я тоже сдохну». От холода. От голода. От того, что покурить не удалось. И еще потому, что некому на меня орать, и никому нет дела до моего радикулита.
Одно утешение — этого самого радикулита пока вроде не предвидится. И то радость.
Она решила дожидаться в вокзальном буфете, а то чего доброго разминутся по дороге, и будет совсем не смешно. Но до буфета Ольга не дошла. Спрыгнув с перрона, она как-то крайне неудачно приземлила ногу, и тут же перед глазами запрыгали веселые звездочки, чемодан вывалился из рук, и Ольга взвыла на всю Питерскую. То есть, на всю Октябрьскую, вот как. Именно так. Вокзал же на Октябрьской улице.
Почему она думает об этом, распластавшись поперек дороги?!
— Что такое? Вам плохо?
— Скорую. Скорую вызывайте.
— Да не надо скорую, тут на вокзале медпункт есть. Что у вас, давление, да? Сегодня обещали магнитные бури, и день вообще неблагоприятный.
Точно. День совсем неблагоприятный. Ольга обвела глазами доброжелательно столпившийся народ, который на все лады советовал, как ей справиться с несчастьем. Ни один придурок не догадался протянуть руку и помочь подняться.
Ах нет, один все-таки нашелся.
Прямо перед собой она увидела рыжеватую макушку, а у себя на коленке — длинные, крепко сбитые пальцы. Они слегка надавили, и мужчина сердито спросил:
— Так больно?
— Вы, что, идиот? — взвизгнула Ольга. — Конечно, больно!
— Я не идиот, — возразил он раздраженно, — я врач. А у вас перелом. Хватайтесь за меня, ну!
— Разойдитесь, — велел он шушукающей толпе, — я везу даму в больницу.
Ольга огорошенно молчала и смотрела, как хищно поблескивают стеклышки его очков, и топорщатся розовые от мороза уши.
— Вы меня не помните? — спросила она, когда он поднял ее и каким-то чудом сумел еще запихнуть под мышку ее чемодан.
— Помню, — озабоченно откликнулся он, и было видно, что заботят его вовсе не воспоминания.
— Мы с вами снова ехали в одном поезде, да? — с идиотской, беспричинной радостью уточнила она, будто школьница-переросток, впервые попавшая на дискотеку, где все сверкает и переливается, и может быть, кто-нибудь из этих взрослых, красивых парней пригласит ее на медленный танец.
Странно. Вроде ударилась она не головой.
Очень странно.
— Что вы, как маленькая, а? — с какой-то досадливой жалостью покосился он на нее, и Ольга обязательно вырвалась бы, если бы могла, испугавшись, что он услышал ее мысли.
Но он не слышал, конечно. К тому же передвигаться самостоятельно было невозможно. Поэтому все осталось, как есть.
Ее ладони у него на плечах. Чужая рука у нее на спине. Тяжелое сопение над ухом.
Прекрасно.
— Как дите, честное слово! — продолжал бубнить он. — Ну, вот куда вы на таких каблучищах ломанулись, а? Тут не то что ногу, тут шею свернуть можно. Не ерзайте, пожалуйста!
— Не буду, — пообещала она, покаянно затихнув, но тут же встрепенулась: — А вы куда меня несете-то?
— В машину.
— А у вас какая машина? — капризно осведомилась она.
Очень хотелось услышать, что белый мерседес со свадебными ленточками и бубенцами.
Лучше, конечно, карета, но куда деваться, если на дворе двадцать первый век и остались только кареты скорой помощи? Вот-вот, ей в самый раз.
— Спасибо вам за все, — вдруг проникновенно сказала Ольга, не дождавшись ответа, — большое спасибо.
— Не за что.
Ну да, он же просто выполняет свой долг. Она притихла окончательно.
Какой благородный мужчина! Из ушей просто прет это самое благородство, гуманность, клятва Гиппократа и все такое прочее, совершенно ненужное.
Нога болела прямо-таки нестерпимо, и ни в какую больницу не хотелось, а хотелось, чтобы он — хм, он ли это?! — чмокнул ее в замерзший, красный нос, убаюкал, пошептал бы всякие глупости и банальности, погладил коленку — просто так, а не потому что…
Головой она, наверное, все-таки задела бордюр.
Других объяснений нет.
Кое-как он впихнул ее на заднее сиденье какого-то подозрительного на вид драндулета, моментально прогнувшегося и устало вздохнувшего всеми своими гайками, колесами и чем-то там еще.
И тут зазвонил ее мобильный.
— Вас кто-то встречает, да? — опомнился он и мысленно обозвал себя кретином. — Скажите, чтобы сюда подошли. Мы подождем, — разрешил великодушно. Тупица. Раньше надо было думать об этом, когда вцепился в нее и шел по перрону с гордым и озабоченным видом, будто нашел клад и теперь думает, как бы получше его перепрятать.