Так. И рядом другая… Гибкая, налитая, споро выбивающая дробь каблуками… Цепкая, сильная, такая и на гробе спляшет, не задумается.
А вот мальчишка. Лет четырех. Толстый. Глупый еще. Он просто повторяет за взрослыми. Такой возраст. Жизнь для него еще — это когда весело… Топает, машет ручонками… А глаз скосил-таки на страшный ящик.
И еще один человек… Я сразу и не заметил… В глубине двора. У пышных, вылезающих на забор, ярко-зеленых кустов… Женщина. Пожилая женщина. Лица не видать. Охватила плечи и голову старыми руками, упала головой в колени… Одна и видна только склоненная набок белая голова… Она дальше всех от гроба. Она к нему всех ближе.
Я смотрю на Алексея. Алексей смотрит на меня.
— Ты назвал уже? Есть название?
Алексей смотрит на меня ничего не выражающими глазами.
— Не знаю… — говорит он будто сонно. — Может, как ты сказал… Может, так: Проводы… А может: просто, без названия…
— Как — без названия? — не понимаю я.
— Да так, — смотрит на меня неопределенно Тарлыков. — Без названия… Без названия — вот и все название… Ведь это — что? Тебе не ясно разве?..
«…В марте или апреле прошлого года, я не помню, какого числа, я случайно увидела на столе у товарища Прохожева какие-то странные письма. Невольно я прочитала их. В одном из них Хицко Валерий Иванович писал женщине, что он не против какого-то ребенка, он готов поддерживать ее всячески, но необходимо все оставить по-старому. В другом конверте лежала квитанция из вытрезвителя на имя нашего начальника райфо. В остальных были подобные же документы почти на всех наших руководителей района… Когда я поняла, что передо мной, я страшно испугалась за себя. Я хотела бежать, но тут вошел Прохожев. Я запомнила, что он улыбался… Он сказал, что все эти люди доверили ему свои судьбы как другу и что после того, что со мной случилось сейчас, они мне этого никогда не простят и найдут и под землей и под водою… Потом он мне долго объяснял, и я быстро поняла, что у меня одно спасение: и они все, и он, Прохожев, должен точно знать, что и за мной что-то имеется. Я сказала, что ничего нет. Тогда он сказал, что я нуждаюсь и что он готов объяснить, как это делается. Я не хотела брать, но поняла, что по-другому не спасусь… В общем, Павел Сергеевич подговорил меня нарушить финансовую дисциплину. Деньги (в сумме 235 рублей 87 коп.) я под давлением Прохожева вынуждена была взять. Примерно через две недели он подбил меня еще раз. Всю сумму, в 923 рубля 13 копеек, я вернула сполна.
«Алеша! Я, уволь, не разделяю твоего мнения относительно науки: поверь мне, ширина и глубина взгляда и здесь тебе бы была не заказана. Во всяком случае, пожалел бы и сына, и Саньку… Не скрою, мне твое отношение к ней, точнее сказать, обращение с ней, по чести сказать — претит. Санька — кристальной души, сердечный человек. И ведь она баба еще. Ты понял меня, упрямый и настырный Тарлыков?..
III
…И придет срок, и эта земля, погрязшая в неискренних плутнях и воровстве, возжелает соскрести с себя нечистоты: и тотчас поднимутся из тьмы новые пророки, они начнут горячо славить Бога, клясться именем Господа, с жаром глаголить о близком наступлении Царства Небесного. Но не нами сказано: в Царство Небесное и вовек изолгавшимся не войти. И тогда эти лжепророки будут вынуждены повторять «Не убий!» и — убивать, «Не укради!» и — красть. И эта земля еще глубже погрузится в пучину греха — прелюбодейства с искренностью, разврата с мыслью.
— Я разделаюсь с ним не далее, чем на этой неделе! — торжественно сказал Павел Сергеевич своей жене в пятом часу утра, проведя ночь в бесплодных попытках уснуть.
Было ли это сказано на самом деле, нет ли, но в 9.30 о клятве Прохожева знали в поселке все. Ближе к обеду мне надо было забежать на заседание антиалкогольной комиссии. Имелась возможность, конечно, отвертеться, сославшись на дела. Но я знал: будет обязательно и Павел Сергеевич, и решился, из чистого любопытства, побыть там и разузнать что-нибудь, если удастся… Павел Сергеевич оказался рядом, ну не то чтоб случайно, тут пришлось приложить некоторое старание, но оно себя оправдало полностью.
Павел Сергеевич был из числа людей, умеющих обставлять любое свое начинание со вкусом и тактом. Вот и сейчас он сначала позевал для приличия, полистал книжку и затем уже только, озабоченно постукивая по темной книжке чистыми суховатыми пальцами, шепнул мне как бы с великой неохотой, разве что скуки ради: