— Ты-то, Светогор, пойди к ближним, а я пойду к дальним, словно договор слаживать, а сам-то их и порешу — тихо, чтоб другие того не заметили.
Родиполк кивнул да снял вуальку, замотал ею губы да усы золотисто-рыжие свои, чтобы только глаза видны были. Пошел дальше к шатрам чернохорых воинов. Опятому ханскому воину с одного маху голову срубил, словно дерево под корень. А как ошестого колол мечом изогнутым, чернохорским, так тот за вуальку рукой схватился, да так и умер.
Посерело. Более лицо свое Родиполк не стал скрывать, в серости-то и не разглядишь его. Последующего убил во сне. Воин тот, охранник, младой был да неопытный, заснул возле своего шатра. Богатырь проткнул его, лежащего навзничь, а тот и не понял, умер сразу. У спящего Родиполк забрал лук со стрелами, да и убил одвух сразу, пустив им в головы. Опоследнего воина богатырь убивал тяжело. Ножом проткнул его сердце. Но тот сильный оказался, в предсмертии своем проклинал богатыря на своем языке чужестранном. Он-то, последний воин, не старше Родиполка летами, на своем чужестранном языке слова говорил незнакомые, но ненавистные. Все последние силы свои вложил он в проклятия. Проклинал он весь род богатыря будущий, всех детей да внуков его.
Вернулся Родиполк к витязям русичам — воинам своим. Банька догорала, и все, кто был в ней, тоже. На рассвете всех воинов чернохорых витязи да богатыри русские закололи копьями острыми.
Рад да светел был князь Вольха Вениславович, выиграли бой тот княже и богатыри его. Но Родиполк опечалился, смуту да тяжесть в сердце впустил, вспоминая молодого воина с проклятиями. Глаза того ханского молодца горели ненавистью злобною, слова те черные он прямо в сердце Родиполку сказывал. Ханга же мудрая учила правнука своего, что в сердце смуту нельзя запускать, ведь она, смута, как поселится там, так и овладеть может и утянуть за собою в темные леса Зарукки, да и там оставить. А коли там оставит, так можно и не вернуться и дороги назад не узнать да не увидеть. Дух-то сильный надобно иметь, как и тело свое, говорила да учила богатырка Ханга-Огнеяра.
Рядом с Родиполком сел на лаву главный богатырь Альхон Градемирович. Взглянул на него, да и понял все.
— Тяжело тебе-то поперву, — сказал ласково Альхон, словно брату младшему. — Но за землю-матушку, за деток малых битву ты вел. Девок добрых, стариков бессилых оберегал да бой ты делал с супротивником, — его голос сильным стал. — То пройдет все, забудется, — добавил Альхон мягче, словно то он знал уже.
— Знаю все я, — отмахнулся Родиполк. — Схоронить их надобно в земле… — Ряженый богатырь с мольбою посмотрел на Альхона: — Потому как дух их придет правды требовать, отмщения.
— Захороним, захороним, — успокаивал того Альхон, кивая да участливо глядя на Родиполка. — Земелькою пресыплем, дух-то их и успокоится, отмщения не будет сыскивать. Ведали они, знали-то, на что шли, не боялись, вражины, — посуровел богатырь. Похлопал по плечу молодого Родиполка и, уже отойдя, обернулся:
— Ты бабье платье пойди-ка сними и во всем богатырском предстань. Княже наш, Вольха Силович, собирать нас будет повечерью.
— Не один я был, — открылся Родиполк Альхону, зная, что тот князю сказывать будет. Альхон хитро посмотрел на богатыря, улыбнулся уголком рта да ждал, что же тот дальше говорить будет. «Небось, — промелькнуло у Родиполка, — подумал тот Альхон Градемирович, что я про судьбу-помощницу говорить буду».
— Со мною, — сказал Родиполк, — не только судьба-обережница была. — Альхон же оторопел от того, что богатырь его мысли узнал. — А еще и, — продолжил Родиполк, — старшой сын князя Вольхи Вениславовича, Светлолик. Подмогу он мне оказал да содействие.
Альхон-Лис еще раз на младого богатыря посмотрел да ответил:
— То все князю передам, а ты богатырское поди надень.
За такую славную победу князь Вольха Силович велел людям простым радоваться да одва дня веселиться, Ярило-солнце прославлять. Да и сам он пир затеял, богатырей созвал да сродников своих. Празднование той победы проходило в гриднице, на овтором ярусе княжьего терема, где пиры справляли да праздники отмечали. Она, занимая всю ширь, чуть вытянута, самой большой светлицей была, что видел Родиполк. Проход, что вел к ней, был широкий да плавный, того сразу и не уразумеешь, где проход, а где сама гридница. Только по оберегам можно было и распознать, что то светлица. По четырем сторонам, супротив друг дружки, стояли большие срубы деревьев, словно теми столбами расписными потолок подпирали, утопая в основе верха, плавно переходя в радужный свод. А сам свод, к тому же, умельцы-древляничи ажурною резьбой украсили, особый зимний узор выточили. Обвивали те столбы-срубы да своды радужные росписи яркие. Они служили особыми оберегами для терема княжьего да самим хозяевам — князьям. Но чужой-то, инородец, того не поймет. А наш людь коль увидит — то сразу все прознает. Приметит он, что оберег тот и для Перуна сделан, чтобы тот молнии свои не метал в тот терем да околицы. И обережница та — для красы Макуши-весны, чтоб завсегда в доме том уют да тепло было, и для Лады младой, что за оберег рода ответ дает, и для самой Вехоч-судьбинушки, чтобы всем судьбу добру давала. И не забыли мастера славные и про самого Ярилу-батюшку, что тепло дает да обогревает. Обереги те своею красою сияли, словно то золото, что под лучами солнышка поблескивает, играет.