— Хмельное-то задурманило… — ласково обратился он к богатырю.
Родиполк на то ничего не ответил, а только на князя взглянул. Тот был в тумане, словно Вольху серостью покрыло. Князь же сказал прямо:
— По нраву ты мне, богатырь. Поведай-ка про себя. Твои матушка да батюшка живы? Али ждет тебя твоя молодица со службы ратной да род твой?
Родиполку от тех слов князя тоскливо стало, словно княже рану теребил забытую. Но и ему был близок Вольха, словно тот отец-батюшка. Ничего не стал утаивать:
— Мать моя, Люба Светославна, молодицею стала, овторого мужа имеет. Дитятко скоро приведет. Батюшка мой, Вертиполох, сгинул. И невеста у меня была, младая Чаруша, но и она ушла за Леть-реку, к прародителям своим… — И чтобы Вольхе то понятно было, добавил: — Умерла она. Зачахла, захворала, после Купальницы-то и умерла. — Про Миролюбу он не сказывал, не мила она ему была, не по нраву.
Родиполку почудилось, что у Вольхи Вениславовича слезы проступили. То все хмельное, подумал в тумане богатырь.
— То все пройдет — стихнет боль та, уймется… — говорил Вольха нежно, словно и о себе сказывал. Богатырь то все понял да поспешил разуверить князя:
— Мила она мне была, но не люба.
Вольха закивал, думая, что тот боли своей срамится.
— По нраву ты мне, богатырь младой, и сила мне твоя по нраву, — опять повторил князь. — Что ж на духу-то у тебя? Не таи.
Родиполк ответил не раздумывая, словно совет держал с отцом своим:
— Страх-то у меня, княже. Ведун я. Того и страшусь, знамений этих. Али надобно-то все людям? Али надобно им сказывать то все? Али примут?
— Страх-то твой пуст. Коли судьба то тебе говорит, то и сказывать надобно. Судьбе-то перечить не велено! — с силою сказал Вольха. — Мне-то сказывал, и я силу ту почуял, победу. Да и победили. Дух-то от видений твоих еще сильнее стал, потому и победили чернохорых.
— То добро было. А коли лихо? Надобно? — все спрашивал Родиполк, словно то для него главным было, решающим.
— Надобно, — уверенно ответствовал княже. — Ведь лихо-то отвернуть надобно, раз тебе судьба то сказала.
Родиполк посветлел, спокойно ему стало.
— А чтобы печали-то у тебя не было, скажу я тебе одно, — продолжил Вольха. — Знал я одного богатыря смелого да сильного. Службу нес самому Зигмуле — князю главному, с правдою да честностью. Видя такую службу, князь сделал того богатыря главным над другими сильными молодцами.
На те слова Вольхины Родиполк смотрел на князя согласно, словно то уже и знал всегда.
— Звался тот богатырь Славь, волосы у него были — огонь яркий, кострище, а глаза-то светлые, как листья младые на деревьях по Макуше-весне. Прослужил он у князя главного Зигмулы Ясноглядовича от весны до весны. Он да княже Зигмула со своим войском супротив хартовников выступали, что подле Хартовского Разлома. — Вольха взглянул на Родиполка пытливо, знает ли тот. А после пояснил: — Хартовники те — народ кочевой, сродня скифам, жили они вблизи града Радогнеза, что за широкой степью. Сильны были! — восхищался Вольха, хоть и враги. — Умели они руками сильно биться да с малыми ножами ловко управлялись, и мечами своими чудными, словно ахтырскими, владели. Харты те, в свое время, захватили печенегов, фурхов, рогонов. Да одолел их Зигмула со своими дружинами сильными. Племена-то те все по широкой степи разошлися, более про них не слыхивал. А как весна пришла, так к богатырю тому на дороге кудесник вышел седобородый. Что сказывал богатырю, того не знаю. Но после слов тех богатырь волосы свои огненные перестал резать да стал в косу плести. Коса-то у него была сильная, крепкая, длинная. А после уехал он. Куда, мне неведомо. Но одно знаю, что жив он был. То, может, и сейчас жив.
У Родиполка от таких слов сердечко громко стукнуло, но то все знал он, чуял. Жив его батюшка, жив!
— Роздых нужон, роздых, — сказал Вольха, словно уверяя себя в том, хлопнул по своим коленям большими да сильными руками. — То пойдем, — продолжил он, поднимаясь, — подведу тебя к палатам твоим.