А как шел он с молодцем, так и открылся ему.
— Откроюся я тебе, — говорил он тихо. — Звать-то меня, по-младенческому, Явиром. — Родиполку привиделось, что княже улыбнулся. — Но Вольхою-то привычнее будет, — продолжил князь.
— То и я, княже славный, откроюсь тебе: меня-то назвали Родиполком, а Светогор — имя то от матери, обережное, — с нежностью в голосе сказал богатырь.
Они прошли хоромы, после девическую в два яруса, а следующее крыльцо-то уж и его было. Напоследок Вольха крепко обнял Родиполка своими сильными руками да сказал тому:
— По нраву ты мне, по нраву, сыном мне будешь.
Родиполк поднялся на крыльцо да подошел к своей опочивальне. Хмельное-то уже отступило. Он вошел. Посмотрел на сруб, что в углу стоял да обережным был. Подошел к нему да на колени стал. Обет дал богатырь, что к хмельному боле не притронется и пить того не будет. Скинув одежды, лег на большу мягкую перину, но сон к нему не шел. Все думал об отце своем. Представлял, как тот, огневолосый, рядом с князем Зигмулою в боях побеждает, врагов своим стальным мечом рубит. А после думал, куда же он ушел и где ныне. Засыпал Родиполк в чаянии, что судьба-Вехоч отца-то ему покажет да к нему приведет. Но позвала его за собою Мара-обманка. Хоть прабабка Родиполка старая, седая Ханга, считала ее не обманкой, а покровительницей кудесников да чародеев. Называла она ее Сорогой — матерью всех волхвов да кудесников.
Повела его та Мара-обманка в чисто поле да подвела к главному владетелю, что за полем тем следил. Наказ он дал Родиполку поле то засеять, а после за полем наблюдать. А когда колосья пышными станут, а зерна наливные будут, то те колосья и собрать можно. «Да когда косить-то будешь, — говорил главный, — то трепетно, нежно. Чтобы с того колоска ни одного зернышка не проронилось да не упало».
Все в видении Родиполка так и было. Сторожил Родиполк ту пшеницу, словно в деревеньке его Сохте. Сторожил правдою да верою. Надежен он был, словно тот оберег деревянный, что молодцы ставят на Купальницу. Никто к тому полю не подступался, колосья не срезал да не топтал. А когда уж пришло то время, чтобы колосья наливные срезать да тому главному отдать, стал Родиполк их срезать. И серп у него не простой был, а серебряный. А как срезал он те колосья пшеничные, так стали они не колосьями, а золотом. Принес то золото, а главный на него кричать стал, ругать, хотел было уже наказать, отсечь голову богатырю. Да ясно солнышко, Ярило-батюшка, посветило лучами ясными прямо в глаза главному тому. Отступил он да руками замахал, простил богатыря.
Проснулся Родиполк, хмель-то уж отошел, но голова тяжела была. Что было то? Видение? Али хмельная дурманит? Обманывает? Не схоже, чтобы Мара-то обманкою была, ведь кудесникам она обережка. «То виденье мне было овторое, о службе моей. Послужил я князю Вольхе Силовичу да людям тутошним. Пора и в другие грады поехать и там добро сделать», — подумал.
Нарядился богатырь да вышел из своей опочивальни. Ярило-солнце светило во всю свою ясную силу. «Ох, хмельное, — думал Родиполк, — не к добру я тебя испробовал». Княже Вольха Силович сидел за столом в светлице. Светлица-то большая была, но скромна. Убранств особых не было, золотом не отделана. Стол серой скатертью покрыли да посередке хлеб круглый поставили. Супротив князя поставили миску да ложку деревянную, а рядом — обычную плошку. Сам князь был одет народно, в простую рубаху да штаны. И видно было по Вольхе, что одежда эта более по нраву ему была, чем та нарядна, княжеска.
Княже рукой указал на лаву, что подле стола стояла. Девки поднесли и Родиполку миску да ложку. На стол-то поставили кашу, с маслом да молоком. Княже разломал хлеб да разложил кашу по мискам: сперва Родиполку, а после уж себе. «Знать, обману в словах его нет, — подумал Родиполк, глядя на Вольху, — по нраву я ему». А как поели они, так княже разговор с ним завел о дружине да богатырях. Предложил он Родиполку послужить у него с богатырями под управою Альхона Градемировича.
— Сам-то видел, богатырей у меня мало, одва. Служи у меня, под управою Альхона Градемировича — видел, сошлись вы. По нраву он тебе, да и ты ему, словно брат. Жаловать буду, золотом платить стану. Не будешь ты в нужде жить, сыном будешь мне. По нраву ты мне, Родиполк, по нраву. И победа наша совместная по нутру мне.
Тяжело было Родиполку отказ давать князю, потому что и сам богатырь прикипел-то к Вольхе Силовичу. Но делать нечего, судьбинушке не перечат, Мару-обманку не отвергают. Правнук Ханги отперся, сославшись на знамение, пришедшее ему от самой судьбы-Вехоч.
Опечалился Вольха, сник. Подпер рукою чело светлое да размышлять стал. Отпустить богатыря, да еще такого непростого, было ему тяжко. Знавал он разных мастеров-кудесников, а также ведунов да волхвов. Разные встречались ему: малые, старые, седые и бородатые. Но этот отличный от них был, богатырь-кудесник. За собою-то этот может повести, под управою самой судьбы. Да отворачивается богатырь, уехать желает. Думы-то его все хмурые видел Родиполк да стал уговаривать князя. Что, дескать, сама Вехоч направляет да указывает ему. А судьбе-то перечить нельзя, а то ведь отвернется да и помогать более не станет. Да Вольха то и сам все знал. Тяжело отпускать князю Родиполка, но под уговоры богатыря отпустил его, но с договором, что поедет Родиполк в Ясный Стольград да будет служить отцу его, князю-батюшке Вениславу Саввичу, под управой главного богатыря Силуана. Родиполк радо на то согласился. Князь вручил младому богатырю письмена собственноручно начертанные да серебряну малу булаву, чтобы принял его Венислав Саввич потеплее да поприветливее, а то ведь княже и суровым может быть, не пощадит.