Завидев то, Возгарь, гладя серу лошадку, завел разговор с Родиполком.
— Али, молодец, на Купало не пойдешь?
Тот молча покачал головой.
— Эхе-хе, — вздохнул Возгарь, от того показавшись Родиполку совсем старым. Стариком он не был, а более мужалым, хоть и совсем с седою бородой.
— Знать, не пойдешь на Купало, — опять повторил Возгарь, садясь подле Родиполка на сено.
— Знать, не пойду, — подтвердил сухо богатырь.
— Могуч ты, сильнее всех в деревеньке будешь, оттого и боятся, — не глядя на молодца, сказывал конюх.
— Сторонний я, — вдруг, неожиданно для самого себя, горько вымолвил Родиполк. — Везде сторонний.
— Видно, с Журбою так и не сладились, то по тебе знаю. Коли ладно было бы, ходил бы ты с ним в поле раздольное. А то ко мне ходишь, — подытожил Возгарь. — Но то и ладно, — вел дальше конюх, — мне подмога надобна, у меня-то все девки породились, сына нет, а внуки еще малые. Я без тебя не справился бы, умаялся. А у тебя все в руках спорится, ладится. Но и тебе роздых нужон, поди к себе, поди. Да уж позавтрешнему приходи, я ждать буду.
Глаза богатыря ожили, засверкали:
— То и мне по нраву, приду я, приду.
Стемнело. Возвращаясь к себе в родовую избу, богатырь заслышал ласковые девичьи песни. На миг остановившись, закрыл глаза. Пели чудно, слаженно, словно одним голосом, но с разными яркими переливами. Родиполк тоскливо вздохнул да побрел далее к своей избе.
Темну весть о хвори Чаруши поутру принесла Родиполку его мать Люба. Жених засобирался к невесте. Да мать не пустила:
— Захворала невеста, — сказала, махнув рукою, надеясь, что хворь отступит. — Тебе ходить не надобно, негоже жениху невесту свою хворою видеть, — повторила мать сыну слова Болислава.
Родиполк сдвинул брови, хотел воспротивиться, ведь он-то знающий, излечить Чарушу может. Мать стала мести избу, отвернувшись от сына, хоть и чисто там было. Чуть пометя, бросила, на сына посмотрела жалостливо:
— Не ходь туды, — просила, — не ходь. — Весна уж Куманиху позвала. То бабка и сладит. Не ходь, сынок, — умоляла мать.
Родиполк вышел на крыльцо, мать за ним. Схватила его за руку да не отпускает. Богатырь в полуоберта матери хмуро ответил:
— Не пойду туды — к Возгарю пойду, лошадей чистить.
А мать все руку не отпускает.
— Не пойду, к конюху иду. Обет давал, что приду.
— Ну, то поди к Возгарю, поди, — ласково Люба уговаривала сына, хоть он и сам направлялся туда. Материнское сердце успокоилось, обет дал — знать, выполнит. Проводила она его за самые ворота, а уверившись, что тот к соседям не пошел, вернулась назад, в избу.
Родиполк послушно ушел. Да и что было делать? На своем стоять? Ссору? Не надобно того. «Ведь и так я матери обиду делаю, коль с дядькою Журбою в ругани. Ясно ж ведь, не сама то придумала, а Болислав наученье сделал. А ему перечить не буду, ведь Чаруша невеста мне, дружкою еще не стала».
Наступила черна ноченька. Неспокойна она была для жениха: не к добру то это, не к добру… В избе Болислава было тихо. Все заснули. Брат Лель на печи. В светлице на широкой лаве подле оконца да на перине мягкой лежала бледна Чаруша. Рядом с нею, сидя, опустив голову на широку грудь, заснула стара Куманиха. Только матери Весне, как и Родиполку, не спалось. Все их та черна ноченька тревожила.
Вздохнула тяжко мать-хозяюшка да тихо вышла в клети, взглянула на мирно спящего, уже совсем седого, но еще крепкого мужа. Отец-батюшка в прохладные клети ушел, чтобы помехой не быть. Вид мирно спящих детей да мужа немного успокоил ее дух, она на пальчиках, крадучись, пошла к себе в горницу. Только под саму зорьку Весна забылась неспокойным сном. Но мать-родительницу не обманешь. Чует она беду! Чует! Духом своим материнским, нежным, ласковым. Чует! То и случилось. Этой смоляной, задушливой, неспокойной ноченькою тихо, словно уснула, умерла их младша дочь Чаруша.
Ранним утром, не дождавшись яркого солнца, Весна приступила к Чаруше. Глянула, а у той аж губы посинели. На колени упала мать Весна, заголосила, запричитала, аж соседи то услыхали. Вбежал босой отец, потемнел лицом. Заскрежетал зубами соскочивший с печи младой Лель. Еще больше сгорбилась стара бабка Куманиха, посерела. Вбежал в их избу дядька Журба, да и все понял. Умерла та Чаруша, умерла. Забрала ее дух с собою Мора-смерть, забрала, увела…