— Ах, этот «Городок», — любил повторять монсеньор Дюкруар. Он был рад, что Бенуа Пикар, автор комедии, полной очаровательного юмора, избежал ужасов Девяносто третьего года, иначе эта вещица никогда не была бы написана. — Именно таким я и увидел его впервые с вершины этого холма. С той поры…
Эти воспоминания каждый раз заканчивались вздохом.
С той поры городок лишился своего очарования: холм превратился в жуткий бугор, заросший овсюгом; епископский дворец, в котором монсеньор Дюкруар заканчивал святую карьеру, катился к завершению своей истории, быстро превращаясь в развалины, изъеденные дождями и ветрами.
Задолго до того, как добрый Бенуа Пикар описал эту прелестную картину, городок назывался Ла-Рош-сюр-Оржет из-за присутствия скалы и с учетом названия реки. Позднее он превратился в Ла-Рюш-сюр-Оржет в связи с частично сохранившимся на одной из городских дверей гербом, на котором местному археологу почудился улей[6], окруженный тучей пчел. Впрочем, это не имело значения; монсеньор Дюкруар продолжал называть его «городком», и даже чаще «моим городком», несмотря на некоторые уродливые названия, которыми награждали городок его обитатели.
Что касается аббата Капада, секретаря монсеньора, то он — неизвестно, почему — называл городок «дьявольским яйцом». Он имел в виду при этом фальшивое яйцо, которое подкладывают курам, чтобы они лучше неслись. Ну и что?..
Существует много вещей, по поводу которых аббат Капад может дать рациональное объяснение, но о «дьявольском яйце» он помалкивал. Впрочем, никто и не пытался его расспрашивать.
Этим днем в конце марта, то есть одним из дней ранней весны, в окна стучался дождь с мелким градом, и резкие порывы ветра приносили с собой неожиданные волны холода.
— Очень плохой ветер, — сказал аббат Капад. — Наши друзья из Шести Башен называют его «морским вампиром», и это очень удачное название.
— Ах, эти Шесть Башен… — пробормотал монсеньор Дюкруар.
Они устроились в темноватой, но теплой дворцовой кухне, так как во всех других помещениях просторного здания можно было замерзнуть. Кроме того, приближалось время обеда.
Повар, брат Аделен, подбодрил огонь в печи несколькими ударами кочерги.
Время от времени он распахивал дверцу, из которой распространялся приятный аромат жаркого.
— Подобный аромат не свойственен времени поста, — заметил аббат Капад.
— Это профитроли, — буркнул Аделен.
— А как насчет мясной начинки? — несколько обеспокоенно поинтересовался монсеньор Дюкруар.
— Утиное мясо, — ответил повар. — Последнее подношение из Шести Башен.
— Да, это постное мясо, — подтвердил аббат Капад.
Профитроли — это выпеченные на открытом огне небольшие булочки с мясной начинкой, обычно щедро приправленной пряностями, или с рыбой в постные дни.
— Последний презент из Шести Башен, — вздохнул епископ. — Брат Аделен правильно отметил это.
Секретарь пожал плечами.
— Аббатство Шести Башен, достойно просуществовавшее несколько столетий, распадается сегодня камень за камнем. И в значительной степени благодаря вашему вмешательству, монсеньор. Рим разрешил преподобнейшему отцу аббату Багэ, его прелату, а также всем монахам покинуть аббатство, предоставив ему разрушаться дальше.
Брат Аделен энергичным кивком подтвердил слова секретаря.
— Шесть Башен! Удачное название! — ухмыльнулся он. — Я уже говорил, что в Шанделере осталось не больше двух башен, и я не удивлюсь, если из-за этого адского ветра последняя из них уже присоединилась к своим разрушенным раньше сестрам.
За окном, находящимся на уровне мостовой, появилась красная ухмыляющаяся рожа пьянчуги. Послышался хриплый голос:
— Не стану молчать, что в Великий пост епископ ест скоромное!
— Клермюзо, проваливай отсюда! — рявкнул брат Аделен, бросаясь к окну.
Монсеньор Дюкруар печально покачал головой, стараясь успокоить рассерженного брата.
— Подумать только, что Клермюзо едва не стал церковником, — вздохнул он.
Пьянчуга уже удалялся в прекрасном настроении, смеясь и что-то громко распевая.
— Виноваты хозяева таверны, дающие ему спиртное бесплатно, потому что посетители находят его забавным, — проворчал брат Аделен.
— Действительно, он никогда не платит за выпивку, — сказал аббат Капад. — Хозяева боятся, что их упрекнут в нехристианском отношении к бедолаге.
— Если владельцы таверны действительно руководствуются подобными мотивами, то это означает, что они не совсем глухи к нашим проповедям, — сказал монсеньор Дюкруар. У него резко улучшилось настроение, когда на столе появилось большое блюдо с извлеченными из печи дымящимися золотистыми профитролями.
— Кстати, насчет Шести Башен… — начал аббат.
— Мы поговорим о них попозже, — ответил епископ, протягивая повару тарелку.
Бронзовые человечки на городских часах громко возвестили наступление полдня.
— Конечно, серьезные дела делаются post meridiem[7], — ухмыльнулся Капад.
Дело с осужденным на гибель аббатством действительно оказалось серьезным, причем, гораздо серьезнее, чем можно было подумать вначале.
Когда первые предрассветные проблески зари забрезжили над морем, а язычки пламени свечей все еще колебались за низкими окнами аббатства Шести Башен, большие ворота распахнулись, чтобы пропустить скрипящий фургон для перевозки мебели.
— Не знаю, есть ли смысл закрывать их, — проворчал брат Себастьен, пиная ногой ржавую петлю, отошедшую от створки.
— А что еще здесь остается! — фыркнул брат Ирене, кучер. — Не только от ворот, но и от самого аббатства… Сегодня утром мне пришлось поделиться хлебом и последним яблоком с лошадью…
Аббатство Шести Башен, после четырех или пяти столетий существования с переменным успехом, навсегда закрывало свои ворота. Вернее, оно оставляло их распахнутыми настежь для ветра, дождей и сорняков, растущих на свалке.
— Мы готовы! — заорал Себастьен.
Дом Бонавентура, настоятель, и два младших брата устроились на повозке среди мешков и корзин.
— Мы увидимся с Преподобнейшим Отцом аббатом Баге в аббатстве Моркур, — промолвил настоятель, изобразив легкий поклон в адрес отсутствующего прелата.
— В Моркуре они делают отличное пиво и выращивают свиней, — с восторгом заявил брат Ирене. — Прощайте, Шесть Башен, от которых после полуночи не осталось ни одной.
Фургон тронулся с места и довольно быстро набрал скорость благодаря попутному ветру.
Вскоре после этого, четверо монахов и их фургон навсегда исчезли из мира смертных, потому что в двух лье от Моркура, при въезде на дамбу, лошадь внезапно вырвалась из оглобель, и фургон рухнул в море.
Следует добавить, что брат Ирене, находясь в плохом настроении, обзывал свою лошадь Дьяволом или Сатаной, что, возможно, объясняет гибель людей и спасение животного…
Тем не менее, прошли часы или даже целые сутки, прежде, чем известие об этом несчастном случае достигло городка и ушей монсеньора Дюкруара.
Сдвинув в сторону пустые тарелки, брат Аделен поставил на стол графин с простым красным вином. Монсеньор немного отхлебнул, и у него тут же началась сильная икота; аббат Капад слегка смочил губы и не смог удержать гримасу отвращения. Брат Аделен повернулся к ним спиной, чтобы скрыть ухмылку. Не важно, был ли в это время пост, или нет, но он все равно не выпил бы ни капли этого жуткого пойла, предназначенного для дней покаяния. Он любил хорошее свежее вино, и в подвале его ожидал кувшин с прекрасным божоле.
— Поскольку мы должны вернуться к гибели Шести Башен, — снова заговорил аббат Капад, — из архиепископства сообщили, как мне стало известно, что каноник Сорб, в монашестве отец Транквиллен, не должен присоединиться к остальным в аббатстве Моркур. Не знаю, идет ли речь о его присоединении к нам в Шапитре.
Монсеньор Дюкруар покачал головой.