Это случилось душным вечером в конце июня.
День был необычно жарким, и наступивший вечер не принес облегчения, так как ртуть на термометре оставалась на отметке в тридцать градусов по Цельсию. Тяжелые тучи заволокли небосвод, и нам пришлось включить освещение за пару часов до наступления вечера.
Большие бокалы с пивом, которые мы опустошали жадными глотками, были не в состоянии утолить нашу жажду, и наши физиономии блестели от пота.
— Похоже, что собирается серьезная гроза, — проворчал Вельдер, вытирая пот платком. — А я собирался показать вам новое достижение Цезаря. Мне удалось научить его брать со стола бокал с пивом и делать вид, что он выпивает с нами за компанию, хотя он пока еще не умеет аккуратно переворачивать бокал, не расплескивая содержимое. Но этот опыт придется отложить, так как включать автомат в грозу слишком опасно. Мне нужно будет отключить его от сети, потому что сильный грозовой разряд может разрушить его сложную начинку.
Он опустил рубильники и даже вывинтил контрольные лампочки.
Робот застыл неподвижной глыбой в дальнем углу комнаты, на своем обычном месте.
Вскоре после этого гроза в полной мере проявила свою ярость.
Удары грома, похожие на артиллерийские залпы, сотрясали дом до основания, дождь рушился сплошным водопадом, крупные градины били в стены и окна с опасной силой и разнесли вдребезги стекла теплицы. Чудовищные вспышки молний ослепительным пожаром заливали пространство.
Внезапно нас ослепила вспышка, гораздо более мощная, чем все предыдущие; сплошное зарево фиолетового огня, настоящее огненное цунами, сопровождавшееся оглушительным грохотом взрыва гигантской авиационной бомбы.
— Тополь! — воскликнул Вельдер.
— Оба тополя! — закричал я.
Два громадных тополя, стоявших стражами у начала подъездной аллеи, рухнули в огне и дыму.
Я все еще продолжал с ужасом смотреть на горящие деревья, когда услышал приглушенный вопль Вельдера.
Трясущейся рукой он указывал на робота.
Автомат шатался, дергался, нелепо двигая руками; внезапно он кинулся к столу, издавая страшный хрип.
— Этого не может быть! — закричал Вельдер. — Он отключен от сети!
Бешено мотающиеся руки автомата зацепили стол; послышался звон бьющейся посуды.
— Это невозможно! — уже тише повторил ошеломленный Вельдер.
Робот закрутился на месте, словно волчок, потом бросился в сторону и врезался в буфет, превратив находившуюся в нем посуду в груду битого стекла.
Не знаю, почему, но в этот момент я окликнул робота, совершив очевидную глупость:
— Цезарь!
Робот застыл на несколько секунд в странном оцепенении, потом медленно повернулся в мою сторону.
Господи!
Он прорычал:
— Кровь!
Внезапно из черной дыры его пасти посыпались страшные ругательства, отвратительные проклятья, произнесенные жутким нечеловеческим голосом.
— Его глаза! — простонал Вельдер.
Мой сосед для забавы поместил в орбиты автомата лампочки, загоравшиеся попеременно то красным, то зеленым светом. Но сейчас на его лице горели не эти мирные огоньки — на нас смотрели пылающие яростным огнем зрачки свирепого тигра.
— Цезарь! — заорал, словно безумный, Вельдер.
Механическое чудовище зарычало, потом заревело, и вырывавшиеся из его пасти звуки становились все более и более высокими, буквально раздирающими наши барабанные перепонки. Потом он завизжал:
— Заканчивайте свое дело, мерзавцы, демоны… Я обещаю… Я, Майк Байнес… Я прикончу вас всех… Роджера, Коллинса… Сю Бэнкс, грязную крысу… Прикончу… Ааааа!..
Он рухнул; сильные толчки сотрясали его корпус.
— Я весь горю… горю… горю…
Жуткий хрип завершился протяжным стоном, и он застыл. Наступила тишина.
— Боже! — заикаясь, пробормотал Вельдер. — Вы только посмотрите!
Тонкая струйка дыма поднялась сначала над квадратной башкой чудовища, потом над его левой ногой.
Я почувствовал отвратительный запах и с трудом сдержал рвотные позывы. Похоже, что рядом с нами горела, обугливаясь, плоть. Только теперь я осознал, что адское создание говорило на английском языке…
Через пару дней наше местная провинциальная газета опубликовала короткое сообщение:
«Нью-Йорк, 18 июня. Знаменитый гангстер Майкл Байнес, или просто Майк, был казнен в тюрьме Синг-Синг на электрическом стуле. Казнь протекала при весьма драматических обстоятельствах».
Мне пришлось промчаться тридцать километров на мотоцикле, чтобы найти парижский журнал, посвятивший целый разворот драме, разыгравшейся на другой стороне Атлантики.
Смерть у Майка Байнеса оказалась не из легких. Четыре раза подряд через его тело пропускали электрический ток. Каждый раз он ревел, как безумный, чередуя жалобы, признания, ругательства и угрозы, в то время, как электроды раскалялись до красного цвета, и он начинал поджариваться, сидя на электрическом стуле.
Присутствовавший при казни журналист приводит последние слова казненного:
— Заканчивайте, мерзавцы, проклятые демоны, я обещаю… Клянусь, я, Майк Байнес, доберусь до всех вас…
Мы с Вельдером слышали эти слова…
Учитывая разницу во времени, мы определили, что судороги нашего Цезаря в точности совпали с временем казни Байнеса.
Этот вывод ошеломил Вельдера. Он с ужасом смотрел на обугленные останки своего робота и негромко стонал:
— Это невозможно… Это нельзя представить…
Нужно совсем не знать Вельдера, чтобы подумать, что он навсегда останется при этом мнении.
Через несколько дней он изложил гипотезу, которую назвал на сто процентов научной, но она была настолько абсурдной, что я не решусь привести ее.
Я ограничусь тем, что, согласно Вельдеру, душа мертвецов путешествует на волнах Герца так же легко, как сигналы Морзе или концерт в исполнении оркестра Би-би-си. Естественно, необходимо выполнение определенных условий, которые он собирался установить рано или поздно.
Само собой разумеется, что до сих пор он так ничего и не выяснил, и новый Цезарь, занявший место в углу гостиной, выглядит еще более мерзко, чем его предшественник.
Совершенно очевидно, что если Бог и раскроет когда-нибудь тайну жизни и смерти, то он сделает это не с помощью электрического явления вроде грозы, и не благодаря недоучке вроде Вельдера.
Николас Абадон и его умерший отец
(Nicolas Abdoon et feu son père)
Тридцать лет назад в одном из домов квартала Бермондси скончался доктор Абадон. Уже много лет он жил один и, как говорят, был настолько скупым, что питался тараканами, добытыми на своей кухне.
Некоторое время спустя после похорон в адвокатской конторе Фоксвелл и Куррент в Тампле появился джентльмен. Он бросил на стол вышеназванным законникам несколько бумаг и заявил:
— Я Николас Абадон, сын скончавшегося доктора Аба-дона, и я хочу вступить во владение его домом.
Мистер Фоксвелл не сразу восстановил ментальное равновесие, потому что этот визит сильно ошеломил его. Он знал, что Николас Абадон исчез давным-давно, вероятно, лет тридцать назад.
Но посетитель объяснил, спокойно и четко:
— Мне было шестнадцать лет, когда мой отец поместил меня в Бедлам[63]. Он был прав, так как я был безумен. В двадцать лет я сбежал из сумасшедшего дома. Познакомьтесь с моими бумагами: в них характеристики, полученные от трех врачей с Харли-стрит[64], в том числе отзыв одного известного психиатра; все они утверждают, что в настоящее время я полностью здоров душой и телом.
Мистер Фоксвелл счел необходимым поздравить господина Абадона.
63
Бедлàм — психиатрическая больница в Лондоне (с 1547 года). Первоначально она называлась госпиталем святой Марии Вифлеемской, Позднее название Бедлам стало именем нарицательным, синонимом сумасшедшего дома.
64
Харли-стрит — улица в Лондоне которая получила известность в XIX веке благодаря множеству обосновавшихся там специалистов самых разных областей медицины.