Повторяю, я знал, что гроза разразится после начала сумерек.
Мне не нужно было открывать окно в моей комнате, я устроился за портьерами.
Вдали по улице, уходившей едва ли не к горизонту, шли двое мужчин.
Скоро они подошли к террасе кафе «На бульваре», находящемся на расстоянии семисот ярдов от моего дома.
Я совершил волевое усилие… Наверное, это не следует называть «усилием»; скорее, это было всего лишь отчетливо выраженное желание.
В приблизившихся мужчинах я узнал владельца книжного магазина Катерса и его соседа Дошера.
Первый пробный камень…
Катерс говорил:
— Давайте, зайдем в кафе, пока не начался дождь.
Дошер ответил ему:
— Я бы выпил что-нибудь прохладительное. Жара никак не спадет.
Второй пробный камень…
Невероятной силы молния залила ослепительным светом пространство.
«Теперь перейдем к Лоранс Найт», — подумал я.
Едва я подумал о ней, как она появилась из-за угла авеню. На ней был зеленый плащ и очень короткое платье, оставлявшее открытыми великолепные ноги в шелковых чулках.
Казалось, она совершенно не замечает начавшийся дождь, посыпавшийся из тучи вместе с градом; достав из сумочки пудреницу, она принялась старательно пудрить нос.
Разумеется, она передвигалась спиной вперед.
В это мгновение откуда-то вылетела на бешеной скорости машина, оказавшаяся позади нее. Ничуть не притормозив, она сбила женщину, после чего резко остановилась, перевернулась и загорелась, вспыхнув, словно факел.
Интересно, какие лица будут у полицейских, да и у всех людей закона, когда они обнаружат труп Лоранс Найт, убитой машиной четыре года назад, а в сгоревшей четыре года назад машине они найдут обуглившиеся четыре года назад останки какого-то лихача?
И что они подумают, когда в следующую грозу они снова столкнутся с абсолютно такой же картиной?
Потому что сегодня я не собираюсь оставлять возле себя давно скончавшуюся Лоранс Найт.
Именно после третьего явления с Гивинзом у меня возникла идея извлечь из потока времени Лоранс Найт вместе с последними трагическими событиями ее жизни.
И это оказалось совсем не такой сложной операцией, как вы могли подумать.
Возвращение на заре
(Retour à l'aube)
Этим вечером я здорово нализался; по крайней мере, мне так показалось, потому что я почувствовал себя слишком отвратительно; мне почудилось, что мой мозг плавает в спирту, как мозги, изъятые у покойников и помещенные в банки в анатомическом музее.
Я не мог вспомнить ни о месте, где мы пили, ни о своих собутыльниках, хотя помню, что они почему-то казались мне довольно странными. Так, один из них, глянув на бледный свет, вероятно имевший отношение к зарождающемуся рассвету, сказал мне:
— Нам пора вернуться в место нашего обитания.
Я страстный поклонник словарей, и для меня нет более интересной и полезной книги, чем словарь — большой том, полный умных слов.
— «Место обитания», — сказал я, посмеиваясь, — это место, где в природных условиях обитают животные. Можете проверить, так написано у Литтре.
— Действительно, — ответил он, — вряд ли кто-нибудь из нас мог сказать лучше.
Я заметил, что он зарос шерстью и извивался, словно походный шелкопряд[66].
Опьянение не позволяет мыслить последовательно, оно беспорядочно, как плохо составленный букет. Ведь в букете вы обычно не переходите непосредственно от розы к гвоздике без промежуточной вставки какого-нибудь растительного метиса.
Этим я пытаюсь объяснить, что, согласно моей логике, я внезапно очутился на улице.
Она сразу же вызвала у меня отвращение из-за названия, прочитанного мной на табличке: «Улица Фаланстера»[67].
Заметив существо в синем камзоле, мелькнувшее в неуверенном утреннем свете, я протянул к нему руку и воскликнул:
— Где же он, этот фаланстер? Скажите мне, где он?
Синий камзол оттолкнул меня и исчез в тени.
— Нельзя называть улицу, — проворчал я, — по названию несуществующего предмета!
В этот момент я заметил открытую дверь.
Открытая дверь, куда бы она не вела, всегда является призывом, приглашением или знаком согласия на прием. И я вошел.
В связи с отсутствием последовательности в мышлении я очутился в мастерской какого-то старательно трудившегося человечка.
На точильном круге, разбрасывавшем красивые пучки искр, он затачивал длинный блестящий клинок.
Не переставая трудиться, точильщик ножей поднял голову, посмотрел на меня и назвал по имени. Потом он сказал с упреком:
— Вы должны вернуться домой, мсье Пон[68].
Точильный круг проделал еще несколько оборотов, после чего точильщик взял клинок, блестевший, словно он был из лунного луча, и отнес его в угол мастерской.
Это оказалась коса.
Я обнаружил открытую дверь и снова очутился на улице.
Шагая в неизвестном направлении, я хотел проклясть нелогичность своего имени, но внезапно остановился и сказал:
— Я прошу у вас прощения, госпожа улица, потому что я понял, причем тут фаланстер. Ваше название прекрасно соответствует определению, которое дает словарь:
«Фаланстер — это здание, занимаемое семьями, ведущими совместное хозяйство».
Потому что в конце улицы находилось кладбище.
Я поспешно вошел на кладбище; я так торопился, что почти бежал, словно опаздывал куда-то.
Мне почудилось, будто из утреннего тумана ко мне обратился недовольный голос:
— Вы что, не знаете, что сейчас не время для возвращения?
В ответ ему раздался еще более недовольный голос:
— Бегать таким образом по улицам… Фу, какой стыд!
Я долго бегал по аллеям, и уже начал задыхаться, когда очутился перед могилой, на надгробной плите которой было высечено имя: «Антуан Пон».
Я удовлетворенно вздохнул и вошел к себе.
Спутники Улисса
(Les compagnons d'Ulysse)
«Магия может быть настолько сложной, что она оказывается на грани с невозможным; но она может быть и обескураживающе примитивной…»
Маленький доктор Эйб Берди отставил стакан, поднесенный к губам, и задумался, не понимая, как и почему к нему в голову пришла эта странная мысль.
По правде говоря, это была скорее реминисценция, воспоминание о когда-то прочитанной фразе, но почему оно пришло к нему в голову, почему проявилось так ясно, так отчетливо?
Он огляделся с видом человека, привыкшего к тому, что жизнь с каждым новым днем разочаровывает его все сильнее и сильнее.
Он находился в самом конце стола на банкете выпускников Оксфорда, где самые почетные места занимал, великий и могущественный, уже вошедший в легенду медицинский триумвират этой эпохи: Мак-Тейт, Росс и Джоспер.
«Магия…»
Странный лейтмотив снова прозвучал у него в голове, и именно в этот момент он заметил, что маленькие поросячьи глазки Мак-Тейта остановились на нем.
Через несколько секунд он отвел взгляд, после чего повернулся к своим громоздким соседям и шепнул им на ухо что-то, заставившее их рассмеяться.
Эйб Берди понял, что именно он был поводом для веселья, и ему не составило труда догадаться, что это был за повод.
Именно эта тройка обеспечила мрачную судьбу его доклада, представленного на ученом собрании, которое могло извлечь из темноты забвения его имя, имя скромного исследователя.
Темой доклада без особых претензий была болезнь Морвана[69] и странные капризы вегетативных расстройств нервной системы вообще. И Берди высказал очень скромное предположение о новых приемах лечения этой болезни, причем весьма простых.
«Что касается Берди, то пусть он довольствуется тем, что спит с самой красивой нищей Айслинггона!» — заявил Мак-Тейт на собрании.
«И пусть он продолжает лечить чесотку у жителей этого замечательного квартала!» — добавил Росс.
66
Бабочки, гусеницы которых имеют инстинкт странствования обществами, в виде длинных колонн или процессий, отчего они и получили название процессионных, или походных, шелкопрядов.
67
Фаланстер — в учении утопического социализма Шарля Фурье дворец особого типа, являющийся центром жизни фаланги — самодостаточной коммуны из 1600–1800 человек, трудящихся вместе для взаимной выгоды.
69
Морвана болезнь (Морвана хорея) — сочетание общей мышечной слабости, фибриллярных подергиваний, преимущественно в мышцах голеней, вегетативных расстройств (потливость, тахикардия, повышение артериального давления) и психических нарушений (депрессивные состояния, страхи, суицидальные тенденции): наблюдается при некоторых инфекционных болезнях, ревматизме, интоксикациях.