Моя тень пила из тени моего бокала, и уровень жидкости в нем понижался.
Я слишком хорошо знаком с жизнью теней, чтобы меня могли поразить недоумение и страх.
Я могу утверждать, что тень Петера Шлемиля больше связана с реальностью, чем с легендой, и что чучело герра Пепинстера[74], чтобы стать родственником тени, должно уметь двигаться с таким же изяществом, как мы с вами.
Разве я не был свидетелем того, как в Сингапуре, поблизости от ворот Тигра, в театре китайских теней, одна из марионеток спустилась с экрана и уселась рядом со мной, чтобы полакомиться нектарином?
Нет, во мне бушевало негодование, когда я видел, как моя тень, мой фальшивый брат, расправляется с любовным напитком маленькой русалки и моей далекой великой любви.
Потом во мне вспыхнул гнев, когда я увидел, как это недостойное существо делает мне нос и показывает язык.
На следующий день, едва я зажег свечу, и тени появились на своем обычном месте, я увидел, что моя тень насторожилась.
Я наполнил мой розовый хрустальный бокал, и воровка наверняка не заметила, как я быстрым движением вылил в него содержимое ампулы с цианистым калием, пахнущим спелыми персиками.
Я увидел, как тень привычным движением наклонила бокал, и жуткая микстура, словно по волшебству, исчезла из моего бокала.
Благодаря вернувшимся ко мне силам, словно произошло отражение или поляризация энергии, я почувствовал волнение, когда увидел на стене напротив свою бешено жестикулирующую тень, вскоре рухнувшую и раздавившую при этом прозрачную тень моего бокала.
Господи! До чего она тяжелая, моя тень!
Мрак, которому принадлежат тени в соответствии с их особенностями, позволяет им лишь кратковременное появление благодаря могуществу света; таким образом, ночь избавляет меня от моей ноши.
Но стоит появиться пламени свечи, или забрезжить рассвету, как моя тень цепляется ко мне, упрямая, как того требует судьба теней.
Я шатаюсь под ее темным грузом, я задыхаюсь, пригнувшись к земле, как бурлаки, тянущие судно бечевой.
Однажды я почувствовал, что моя спина стала меньше гнуться под ужасной тяжестью, и я выпрямился, словно почувствовав дыхание освобождения.
Да, действительно, тень съеживалась, уменьшалась, как свидетельство моего избавления. Она оказалась подобной всем недолговечным предметам, жизнь которых завершается разложением и исчезновением.
Но крик триумфа не сорвался с моих губ.
Из аморфной массы разлагающейся тени проявился набор костей, на вершине которого безмолвно смеялись черные глазницы черепа.
Скелеты человека и животных бросают вызов времени.
Скелеты доисторических животных, пролежавшие в земле миллионы лет и обнаруженные во время раскопок, оказываются совершенно неповрежденными, такими, какими они были в то время, когда участвовали в жизни величественных животных.
Таким образом, скелет тени станет моим спутником на протяжении всей моей жизни, вплоть до финального мрака могилы, когда он соединится с настоящим моим скелетом.
Моя великая далекая любовь, услышишь ли ты когда-нибудь страшные слова, сопровождающие поднимаемый в твою честь бокал, заполненный кристально чистой розовой датской водкой?
Дневник уцелевшего
(Le journal d'un rescapé)
Счастливы простаки, потому что им принадлежит царство небесное, — сказал Хилдьярд-косой.
И мне показалось, что в его мертвом глазу блеснул свет. Его мертвый глаз — это глаз, который ему выбил главный надзиратель ударом тросточки. Главный надзиратель Уорбек, с элегантной бородкой и красивыми глазами, оба из которых вполне здоровы. Я должен сказать об этом, и я сделаю это. — Так мы, значит, простаки, Хилдьярд?
— Именно потому, что мы простаки, нас заставляют жить в Приюте.
— А когда мы увидим царство небесное?
— Скоро. Потому что мир скоро погибнет от воды.
Для того, чтобы поверить в это не нужно находиться за решетками Приюта: вода господствует везде, куда только падает взгляд из наших окон. Уже много дней сильнейшие дожди заливают город. Водостоки изрыгают потоки черной воды на шоссе, и огромные пространства стоячей воды напоминают большой пруд.
Мы постоянно видели людей, спешащих под проливным дождем, сражающихся с порывами ветра, но сегодня они все куда-то исчезли. Мы сознавали, что воздух насыщен непонятной тревогой, ожиданием несчастья, предчувствием беды.
Нам не разрешалось смотреть в окна, и Брожье, толстый надсмотрщик, каждый раз, как заставал нас за этим занятием, орал, осыпал нас ругательствами и обзывал болванами и психами. При этом, он обычно размахивал большой палкой, но никогда не пускал ее в ход.
Уорбек, главный надзиратель, никогда не обзывал нас болванами; он обращался к нам с улыбкой, называя своими детьми. В то же время, его трость оставляла на наших щеках и шеях глубокие красные полосы, заставлявшие нас подолгу завывать от боли.
— Мой малыш Хилдьярд, ты же хорошо знаешь, что вам запрещается подходить к окнам.
Трость просвистела в воздухе; еще немного, и Хилдьярд потерял бы свой здоровый глаз, отправленный на встречу во мраке с покалеченным.
— Смотрите, небеса распахнулись! — закричал Хилдьярд.
Он был прав — плотные тучи внезапно разорвались, их обрывки упали на землю, и смерчи яркого пламени обрушились на крыши зданий и на деревья, снося их и вырывая с корнем.
Крыша над нашим залом была мгновенно сорвана, и нас выбросило в воздух, в огонь и в воду. Потом стены обрушились, словно наше здание было карточным домиком.
Небесное царство…
На самом деле, это было бурное море, по которому я плыл среди самого разного мусора.
Не представляю, кто помог мне усесться верхом на большую деревянную скамью, каких было много в нашей столовой…
Я принялся звать Хилдьярда; наверное, услышав меня, он внезапно вынырнул на поверхность рядом с моей скамьей, повернув в мою сторону мертвенно-бледное лицо с застывшей на нем улыбкой. Я понял, что его душа уже достигла того места, где Бог ожидает простые души, которым он обещал свое царство.
Потом его подхватило течение и унесло далеко от меня.
Потом возле меня побывали другие пловцы — толстяк Брожье, но без своей палки, затем Миндавен, угрюмый малыш, работавший на кухне в Приюте…
Мне удалось подтянуть его вплотную к моей скамье, так как я знал, что у него есть при себе нож.
Так и получилось. Я вытащил у него нож из кармана, а потом сильным пинком ноги отправил эту мерзкую падаль в далекое путешествие.
Нож оказался отличным, хорошо заточенным; я всегда мечтал иметь у себя нечто похожее на него.
Дождь продолжался; я совсем промок, и начал задумываться, как долго мне придется плавать по поверхности этого отвратительного жидкого пространства, когда впереди появилась высокая крыша с отверстием на уровне воды.
В это мгновение моя скамья перевернулась, сбросив меня, словно это была сноровистая лошадь, и ее тут же унесло течением.
К счастью, я мог держаться на воде, хотя и не очень уверенно; мне удалось доплыть до крыши, и я забрался в отверстие.
Я очутился на просторном чердаке, совершенно сухом; на веревках было развешено множество простыней и пледов.
Конечно, этот чердак не был царством небесным, но мне, промокшему до мозга костей и совершенно окоченевшему, он показался очень похожим на него.
Этой ночью я хорошо выспался, завернувшись в толстые одеяла.
Проснулся я поздно утром, но снаружи продолжала свирепствовать отвратительная погода; шумел дождь, рычали бурные потоки.
Я исследовал чердак в надежде отыскать что-нибудь съедобное, но ничего похожего на еду мне не попалось. Я разглядел, что чердак когда-то служил сеновалом, и дверь, через которую я попал на него, служила для загрузки чердака сеном.