— Будьте мужественны, Равен.
Из кружки, поднесенной к его рту, на него пахнуло сильным запахом рома.
За грязным стеклом небольшого окна с решеткой свирепствовал дождь.
Колесо судьбы вращается…
(La roue tourne…)
Кажется, ничто не изменилось в последовательности утренних процедур старого доктора Бенна. Привычные дневные действия в конце концов перестают фиксироваться в памяти. Поэтому даже тени воспоминаний не осталось у него в голове о действиях, в результате которых он оказался облаченным в синий редингот, с модным галстуком, соответствующем давно устаревшим нормам благопристойности.
Тем не менее, произошел какой-то мелкий сбой в идеальной утренней механике, включавшей в себя приятный аромат кофе, свежих круассанов[75] и горячих бриошей[76].
Солнце к этому времени уже залило улицы золотом, хотя остатки ночных теней еще сохранились возле дальних зданий и у колокольни приходской церкви, еще не звонившей к заутрене.
Доктор Бенн, шагавший по молчаливым улицам, изменил одной из своих давних привычек: он никогда не отправлялся так рано утром к клиентам, разумно предпочитая ожидать своих верных, хотя и заметно поредевших, клиентов у себя дома.
Он отступил и от другой, довольно пассивной привычки: во время пеших прогулок время от времени останавливаться перед выкладкой товаров, в живописном уголке рынка или с интересом принимать участие в жизни квартала.
Нельзя не отметить, что в это время дня уличная жизнь словно застыла в призрачном свете утренней зари; более того, она была молчалива, как церковный колокол.
Обычно он передвигался небольшими неторопливыми шажками; сегодня же он шагал походкой человека, торопящегося к определенной цели.
Совершенно случайно, на повороте улочки перед ним появился проход во двор, где красивая белая собачка кормила своих щенков.
— Послушай, Полей, ты говорил мне про трех щенков, а их, как я смотрю, четыре!
Полей, добродушный толстяк с бычьей физиономией, пожал плечами и проворчал:
— Значит, у нее появился четвертый. Что, разве такое не случается?
— Может, оно и так… Во всяком случае, этот щенок будет легавой собакой первого класса, уж в этом я разбираюсь… Смотри, как энергично он сосет! Можно подумать, что он не собирается ничего оставить своим сестричкам!
Только что появившийся на свет щенок не интересовался гостем, он увлеченно пил из кубка новой жизни, из розового блестящего соска.
Деликатный стук в дверь спальни доктора Бенна сообщил, что его ждут кофе и бриоши, и что скоро наступит час консультаций.
— Вот разоспался! — проворчала, не дождавшись ответа, служанка Марго.
Тело доброго доктора Бенна спокойно лежало в своей постели, так как ночью его душа без волнений и тревог отправилась в неизвестность, в Вечность.
Только что родившееся существо, которое по мнению знатока однажды превратится в великолепного легавого пса, спокойно и доверчиво спало, с капелькой молока на своей маленькой мордочке, прижавшись к теплому материнскому боку.
Чужое преступление
(Le crime des autres)
Кратт, свернув за угол и столкнувшись носом к носу с мужчиной в кепке, что-то записывавшем в блокнот, испуганно отшатнулся от неожиданности. Но этот мужчина был всего лишь учетчиком, записывавшим количество тюков с товаром, выгруженных с судна на причал.
— У нас сейчас квадратурный прилив[77], — сказал он, махнув рукой в сторону канала, уходившего по прямой линии к невидимому отсюда морю.
— Вот именно, — ответил Кратт, хотя и не понимал ничего в море и его приливах при новой или полной Луне.
Он специально шел медленно, чтобы не выглядеть человеком, убегающим от кого-то. Ему приходилось совершать над собой усилие, потому что он слышал позади себя топот тяжелых сапог по причалу — может быть, это были сапоги жандармов?
Ему было чего опасаться — на борту шхуны недавно взломали кассу.
Когда его окликнул грубый голос, он подпрыгнул, как будто получил удар кулаком в живот.
Оказалось, позвали не его — где-то в тумане перекликались рыбаки с двух судов, обсуждая цену на белого палтуса.
Да, конечно, он убегал, убегал столько дней, что давно сбился со счета. И вот теперь он оказался на морском берегу — в финальной точке маршрута своего бегства.
Чтобы присесть на кнехт, ему пришлось согнать с него чайку, улетевшую с сердитым криком.
Ему не стоило сидеть — когда сидишь, невольно задумываешься; ему нужно было идти без остановки, идти до тех пор, пока он не упадет, оглушенный усталостью.
Он знал, что рано или поздно упрется в бесконечную стену моря; здесь его схватят и отведут в тюрьму, где передадут сначала судьям, а потом палачу.
Разумеется, его повесят — это судьба убийц, которым не удалось скрыться от закона.
Почему он вообще убил эту старуху в ее жалком жилище в Шордитче? Ему не очень нужны были деньги, да он и не взял ничего, совершив это преступление.
Кем была та старуха? Память упорно не хотела ничего напоминать ему; он всего лишь смутно помнил ее лицо, как будто все случилось в невероятно далеком прошлом.
Как он убил ее? Да, конечно, он задушил ее…
Он взглянул на свои руки, изящные и ухоженные, руки типичного чиновника или художника, отнюдь не душителя.
Еще один звук неожиданно разорвал тишину — продолжительный свист, слегка приглушенный туманом. Возможно, это полицейский поднял тревогу, дав сигнал к погоне.
Слава Богу, нет. Это был сигнал локомотива, приближающегося к светофору, к которому одновременно приближалась ночь.
Кратт вскочил и бросился бежать.
Его никто не преследовал, но вдали засветились окна небольшого вокзала, к которому с минуты на минуту должен был подойти поезд из Лондона.
Офицер-полицейский опустил на рычаг телефонную трубку и некоторое время молчал, не сводя озадаченного взгляда с рухнувшего на стул Кратта.
— Так вы говорите, что преступление было совершено на Рейвен-стрит, господин Кратт?
Он назвал его господином, и его лоб пересекла глубокая морщина.
— Да, это небольшая улочка, которая выходит на Бот-стрит.
— Она не существует с войны, господин Кратт, ее снесла с лица земли немецкая бомба.
— Не может быть, — закричал Кратт. — Я клянусь вам… Женщину звали… О, Господи…
— Минутку, постарайтесь успокоиться. Сколько вам лет?
— Сорок… Но какое это имеет значение?
— И ваша бабушка…
Кратт заорал:
— Это так… Это моя бабушка… Теперь я знаю — это ее я убил!
Полицейский легонько побарабанил пальцами по телефонному аппарату.
— Господин Кратт, ваша бабушка действительно была убита на Рейвен-стрит тридцать пять лет назад… простите… ее мужем, то есть вашим дедом, который был очень плохим человеком. Его казнили, — добавил он, помолчав.
Он позвонил и попросил принести стаканчик бренди, который Кратту пришлось выпить.
— Вы вспомнили о своей бабушке, но очень нечетко, потому что тогда вам было всего несколько лет…
Кратт медленно избавлялся он нереальных воспоминаний и постепенно, с трудом, возвращался к действительности.
— Мои родители никогда не рассказывали мне эту историю, — сказал он наконец. — Что это со мной было? Я был уверен, что это я совершил преступление, которое на самом деле совершил мой дед!
Полицейский ничего не смог ему ответить. Он ограничился советом:
— Возвращайтесь домой, господин Кратт. Отдохните, постарайтесь не думать об этой истории. Если возникнет необходимость, обратитесь к врачу.
Когда Кратт ушел, полицейский пробормотал:
— Говорят, что на детей ложится тяжесть преступлений, совершенных их родственниками до седьмого поколения. Бедняга… Да поможет ему Бог!
75
Круассан (
76
Бриошь (
77
Квадратурный прилив — самый слабый прилив, когда приливообразующие силы Луны и Солнца действуют под прямым углом друг к другу, и их суммарная сила поэтому является наименьшей.