После этого в классе воцарилась мертвая тишина. Можно было подумать, что его заполнили обездвиженные священным ужасом соляные статуи; не шевелился даже Гласс, и у него на шее вздулись большие синие вены.
Господин Кюх совершенно онемел. Краски исчезли с его лица, словно с тщательно смытой акварели, и на его щеках появился неприятный землистый оттенок.
Он дрожал, но в его зловещем взгляде промелькнул огонек вызова.
— Хорошо, раз уж мы имеем дело с чудо-ребенком, расскажите нам о тригономии!
Подняв брошенную мне перчатку, я пристально посмотрел ему в глаза.
— Рад доставить вам это удовольствие, господин учитель. Но, должен сказать, этот термин используется достаточно редко, к тому же, он неточный. Лучше использовать выражение «тригонометрические функции», которые, как вы знаете — или должны знать, — являются функциями угла. Это синус, косинус, тангенс, котангенс, секанс и косеканс…
— Югенен, — прошипел Кюх, — немедленно убирайтесь, или я сойду сума!
По его лицу стекал крупными каплями пот, и на него было страшно смотреть.
— Урок окончен, — с большим усилием пробормотал он. — Школа закрыта до конца дня. Я чувствую себя… весьма неважно.
Ученики покинули класс в зловещей тишине, без радостных криков и даже не перешептываясь.
— Гласс! — окликнул я своего врага, когда мои соученики расходились, бросая на меня полные ужаса взгляды.
Верзила с побелевшим лицом обернулся.
— Станьте на колени и попросите у меня прощения!
Он тяжело рухнул на колени, ободрав их до крови о камни мостовой.
— Прости… простите меня, — заикаясь, пробормотал он.
— Бросьте свою фуражку в канаву, и пусть она валяется там!
Фуражка из плотной шерстяной ткани в шотландскую клетку была предметом его постоянной гордости.
Громко всхлипнув, он немедленно подчинился, после чего внезапно взвыл:
— Только не бейте меня!.. Пожалуйста, не делайте мне ничего плохого!
Я ничего не сделал ему.
Альдеберт ни о чем не спросил меня, ни в этот день, ни позднее, даже после того, как ужасная новость стала известна всем, и о ней поползли по городу сплетни.
Господин Кюх скончался этим же вечером. По крайней мере, вечером служанка, старая Трюда, обнаружила в углу комнаты его тело с жутко искаженным лицом и со стекавшей на подбородок слюной.
— Можно подумать, — сказала она, — что господин Кюх увидел нечто невыразимо страшное.
Примерно то же сказал и врач, констатировавший смерть.
Вместо Кюха нашим учителем стал молодой преподаватель, только что закончивший Высшую нормальную школу в Париже.
Это был мягкий рассеянный юноша, нередко сочинявший на уроках стихи.
Я интересовал его не больше, чем остальные мои одноклассники, и я быстро превратился в того же лодыря, что и прежде. Но теперь мне нравилась учеба, и я перестал прогуливать занятия.
Гласс надолго исчез из моего поля зрения, так как его приковал к постели острый менингит. Избавившись с большим трудом от менингита, он превратился в неизлечимого идиота, так что его в конце концов отправили в приют для отсталых детей.
Я совершенно не интересовался небольшим домом на улице Старого Земляного Вала. Тем не менее, однажды я вернулся туда.
Домик оставался заброшенным, как прежде, в нем не было ничего таинственного, и в нем поселились бродячие коты.
Знак обнаружила женщина.
Эта немка, говорившая с мекленбургским акцентом и всегда очень серьезная, руководила небольшим бродячим цирком, в одно ветреное мартовское утро воздвигшим свои убогие шатры на городском пустыре.
Наша непродолжительная ветрена сопровождалась писком шарманок и воплями мегафонов, обеспечивавших беседе звуковые декорации.
Энергично жестикулировавшая немка старалась соблазнить безразличную толпу тайнами своего дворца из досок и брезента.
Через час бесплодных усилий она решила вернуть деньги дюжине потерявших терпение зрителей.
Я покидал шатер одним из последних, когда она остановила меня, положив на мое плечо белую слегка полноватую руку.
— Минутку, — пробормотала она, продолжая крепко держать меня за плечо.
Несмотря на полноту, она была красива, и я почувствовал гордость, так как она выделила меня из толпы.
Она отвела меня в фургон, стоявший между двумя ярко раскрашенным палатками; уютное местечко с раскалившейся докрасна жаровней и несколькими мягкими креслами.
— Как вас… Кто вы? — спросила она, запинаясь.
Мне не понравилось ее любопытство; я нахмурился и у меня появилось желание промолчать.
Но она, не обращая внимания на мою недовольную гримасу, не сводила расширенных глаз с моего лба.
— Das Zeichen… Знак!.. — пробормотала она хриплым голосом.
Я повернулся к зеркалу, не понимая, что могло так заинтересовать ее на моем лице. И я увидел розовую, словно плохо заживший шрам, извилистую линию, похожую на ветку дерева, присмотревшись к которой можно было различить даже мелкие листочки.
— Знак! — повторила она.
Снаружи раздался грубый мужской голос:
— Фрау Пфефферкорн, все уже собрались, вас ждут!
Она вздохнула, словно с сожалением, и отвела взгляд в сторону.
— Вы не могли бы зайти ко мне сегодня вечером?.. Умоляю вас…
Выбравшись из фургона, я столкнулся с клоуном, ярмарочным зазывалой, верзилой с агрессивным выражением на лице.
Он прошипел какое-то ругательство, но не стал меня останавливать.
Я действительно вернулся, но только через неделю. Площадка опустела, цирк мадам Пфефферкорн уехал.
Очередная страница манускрипта выглядела мятым куском бумаги с обгоревшими краями.
Разобрать можно было только то, что речь шла о некоей Хильде, и что клоуна звали Хаген.
Упоминалась также Иннерст, небольшая речка, протекавшая через находившийся недалеко от Ганновера замечательный старинный городок Хильдешейм.
Ожидавшая меня Хильда явно была встревожена.
— Где Хаген? — спросила она.
Я ответил, пожав плечами:
— Я прогуливался по берегу Иннерст, глядя на серебристые стрелы усачей, проплывавших мимо. Хаген держал в руке какую-то дубину. Он высоко поднял ее, и вода словно вскипела…
— Вода вскипела, — повторила Хильда, и волнение перехватило у нее горло.
— Что-то вынырнуло из воды… Не могу объяснить, что имен-но… Странный предмет, похожий на кисть руки с предплечьем; он казался нечетким, словно его окутывала туманная дымка. И эта рука схватила Хагена… Он не закричал, не стал вырываться, а медленно погрузился в воду вместе со своей дубиной. Поверхность воды разгладилась, и на ней не осталось никаких следов.
— Gott im Himmel![13]— простонала Хильда, не сводя безумный взгляд с моего лица.