— Капитан не просил тебя рассказывать об этом, сын ската, — возмутился Крол и обрушил мощный кулак на шелудивый череп Сэма Таппля.
Тот ничего не стал возражать, потому что молча соскользнул под стол, словно лот в спокойную воду.
— Мы выпьем его джин, — с торжеством заявил Крол, — и мы разрежем его пачку табака на две части, одну для меня и вторую для Бунни Снукса, потому что это он рассказывает.
— Эта история имеет отношение к сухому закону, — хмуро буркнул Бунни, — и я не стану ее рассказывать, если этот тип с бородкой, что сидит возле нас, будет меня слушать.
Крол тут же подошел к этому типу и вежливо поприветствовал его, так как он получил хорошее воспитание.
— Господин, — сказал он, — мы собираемся рассказать историю, которая вас не касается. Поэтому мы, то есть я, Бунни Снукс, Ганс Габель и капитан — не буду упоминать Сэма Таппля, который развлекается, словно мальчишка, спрятавшись под столом, — просим вас пересесть на другое место. Если вы не сделаете этого, я укушу вас за нос и скажу бармену, что вы украли нож, которым он открывает устрицы.
Посетитель правильно отреагировал на просьбу Крола и пересел к двери.
Правда, потом он показал свое дурное воспитание, так как на протяжении всего вечера не переставал корчить нам самые нелепые гримасы; к примеру, он поднимал пальцем кончик своего носа, показывал нам рожки и пялился на нас, словно китайский кули на дохлую собаку.
Но Бунни перестал обращать на него внимание, и со взглядом, полным воспоминаний, и с дрожью, пробегавшей, словно холодный ветер у него по затылку, он наклонился к нам.
Часа четыре я слонялся между ящиками, бочками и грудами тюков в ангарах компании Фитцгиббонс, не находя ничего пригодного, чтобы спереть.
Из бочонков, осторожно проверенных мной с помощью ножа, вытекали только уксус или какие-то краски; огромная связка содранных с тюленей шкур воняла так, что у меня не хватило мужества украсть несколько шкур, чтобы продать их Моисею Скапулеру, ростовщику из Сохо, которого ад подстерегает с момента его неудачного появления на свет.
Дождь лил, как из ведра — так бывает только в этих жалких портах, где дождь пахнет рассолом и дохлятиной, а матросы предвидят времена, когда они станут всего лишь падалью, носимой волнами.
С таким дождем мне приходилось встречаться в Лондоне, в Халле, в Гамбурге, в Копенгагене, в Риге и дьявол знает, где еще. Это тот самый дождь, что загоняет вас в таверны, готовыми на любое преступление за глоток горячего грога, дымящуюся трубку, смех толстой девицы и пару часов тепла и света.
В течение дня мне довелось проделать несколько разочаровавших меня опытов. Прежде всего, я выяснил, что еловая хвоя в сквере Кенсингтона совершенно несъедобна; точно так же не годится в пищу кора платанов. Первый кусок кожи стоптанного ботинка еще можно проглотить, но второй уже не пройдет. Хорошо очищенные от грязи шкурки апельсинов не утоляют голод, а разжигают его. Не стоит пытаться жевать пеньку или паклю: вам сразу же жутко захочется пить, да и запах изо рта у вас будет еще тот. Воду, если в нее не добавлено хотя бы несколько капель виски или рома, пить не стоит — лучше сразу подохнуть.
В моем отупевшем мозгу внезапно родилась понравившаяся мне идея:
— Мне нужно поймать бродячую собачонку, убить ее и поджарить на угольной крошке на ближайшем кладбище, а шкуру отдать Моисею Скапулеру за стаканчик виски.
Дождь теперь набрасывался на меня резкими порывами; он свирепо хлестал меня по лицу, проникал под свитер, и я ощущал странную тяжесть в своем пустом желудке.
— Я должен убить собачку, — повторил я, — и потом…
Возле ангара стояло старое судно, ржавое и черное, заваленное всей грязью северных доков; в его трюм загружали ящики под грохот лебедки и ругань грузчиков.
На несколько мгновений распахнулась дверь камбуза, выпустив наружу огонь пылающей плиты и пар из кастрюль. Порыв ветра бросил в меня запах варившейся баранины.
— Я убью собачку, — машинально повторил я во весь голос, — и сварю ее…
— Швайн, пиг, кошон[83]! — произнес возле меня неприятный голос человека, появившегося из темноты между ящиками.
Я понимаю отдельные слова на всех земных языках… Но это не имеет отношения к моей истории, и говорить об этом сейчас было бы не слишком корректно. Я тут же ткнул ножом в темноту, и дикий вопль придал сразу же приятное разнообразие моим мрачным мыслям. Существо, появившееся из сырой темноты с торчащим из бока ножом, похожим на стрелу в соломенном чучеле, показалось мне товарищем по несчастью, и я пожалел о своей реакции.
— Уважаемый джентльмен, — сказал я, — я не хотел причинить вам вред; я подумал, что в тени скрывается сторож, таможенник, контролер, или, в конце концов, какой-нибудь другой представитель этого мерзкого племени, а отнюдь не истинный джентльмен, как вы.
Моя искренность, похоже, понравилась незнакомцу, потому что он ответил мне весьма галантно в том смысле, что все удовольствие пришлось на его долю, и что небольшой укол моего лезвия — это пустяк по сравнению с огромной радостью, которую он испытывает в связи со знакомством с таким интеллигентным человеком, как я.
Последовавших за этим нескольких минут разговора оказалось вполне достаточно, чтобы выявить у нас множество общих интересов, в частности, к виски, табаку и спокойной жизни.
Незнакомец сообщил мне, что он немец, на что я ответил, что всегда обожал отличный горячий шукрут со стаканчиком шнапса.
Эта моя вежливость растопила его сердце, и он заявил, что между людьми с такими широкими взглядами, как у нас с ним, какие-либо конфликты абсолютно невозможны.
Потом он сообщил мне шепотом, что задумал одно хорошее дельце.
То, что я отреагировал на его слова с явным интересом, обеспечило завязку моего последующего опасного приключения.
Большие электрические светильники, заливавшие причал резким светом, в этот момент резко покраснели и отключились.
Докеры, матросы, механики и офицеры дружно выругались, и раскаты их проклятий еще некоторое время носились в темноте над мрачными водами.
— Скорее, скорее! — подтолкнул меня мой неожиданный компаньон. — Это самый подходящий момент! Бог на нашей стороне!
— Но что вы хотите… — я еще пытался слабо сопротивляться.
— Быстро и тихо! — прошипел немец.
Господи, когда ты готов жевать старый ботинок, ты пойдешь на что угодно, потому что ничего более страшного произойти с тобой уже не может!
Я не сопротивляясь позволил моему компаньону протащить меня сначала по заваленному ящиками причалу, потом по мостику, липкому, словно на нем разделывали пикшу; наконец, мы осторожно спустились куда-то вниз, очевидно, в трюм, заваленный непонятными вещами.
— Где мы? — спросил я у незнакомца.
— Тише! — остановил меня мой новый приятель.
В темноте начали появляться колеблющиеся огоньки, которые я определил, как керосиновые фонари.
— Проклятье! — проревел кто-то неподалеку от нас. — Я не могу выяснить, что у них с электричеством! Мне пора идти в рейс. Давайте, валите в трюм все, что хотите и закрывайте его!
— А укладка груза, капитан?
— Мне наплевать на это! Знаешь, сколько времени? И какая погода?
Лебедки снова заворчали, потом раздался страшный грохот металла, и все стихло; мы оказались в полной темноте.
— И, все же, где мы сейчас? — спросил я у своего компаньона.
— Мы в трюме «Фульмара», мой дорогой друг. Это судно, которое в связи с американским сухим законом уходит в рейс с трюмом, заполненным ящиками с виски, джином и прочими интересными товарами.
— Ну и что?
— Мы сможем пить! Пить, сколько захотим, пить и пить!
— А если нас обнаружат?
— Мы…
Что-то заскрежетало, затрещало и сильный удар швырнул меня на какие-то ящики, о которые я сильно ударился. Рядом со мной рухнула тяжелая масса.