Почему каторжник лежал так странно, что при взгляде на него хотелось засмеяться?
Я осторожно приблизился.
Действительно, он выглядел забавно — я видел его спину и даже голые пятки; в то же время его открытые глаза с отчаянием смотрели в темное небо.
Боже! У него голова была повернута лицом назад! Я запомнил этот отвратительный звук, даже сейчас способный вызвать у меня тошноту.
На палубе появились три новых тени. Это был капитан и два индейца.
Судя по всему, их ничуть не удивило то, что они увидели; они подняли тело каторжника и бросили его в море так же легко, словно высыпали за борт ведро с очистками.
Больше никто на палубе не появился, и исчезновение каторжника не вызвало ни малейшего беспокойства у его приятелей. Каюта оставалась закрытой, коридор пустынным. Из узкого тупичка, ведущего к камбузу, куда я пробрался вечером, я мог увидеть только тени.
Утром, когда я сменился с ночного дежурства и уже засыпал в своей каюте, я услышал скрежет блоков шлюпбалки, и спускаемая на воду шлюпка оцарапала борт.
Я посмотрел в иллюминатор.
На горизонте Азорские острова были затянуты легким туманом, и шлюпка быстро удалялась к берегу, увозя двух каторжников, похожих на две мрачные статуи, изваянные руками адского скульптора. Дальше наше плавание проходило без них.
Какой-то голландский порт приютил «Эндимиона»; мы прошли большим периферическим каналом, потом какой-то заросшей травой канавой, закончившейся бассейном, в котором ржавели заброшенный плавучий док и несколько барж.
«Судно, что всегда возвращается» пришвартовалось к замшелому «Герцогу Альба».
«Мармор Кирхе»[85] в Копенгагене прославилась, как собор с призраками.
Ветры с Зунда успевают за один час рассказать в нем сто тысяч глупостей, и от любой самой незначительной тени здесь можно ожидать любое коварство.
Ваш взгляд может повстречаться здесь со взглядом, похожим на проблеск желтого огня, неожиданно вспыхнувшего в сгустке тени.
Ты всегда остаешься одиноким в этой церкви, в то же время населенной множеством нечеловеческих жизней. Посмотрите на низкие скамьи, потом отведите на мгновение взгляд; когда вы снова посмотрите на скамьи, вы заметите, что они переместились! Похоже, что они играют в молчаливые прятки, устремляясь сквозь тени к гулкой абсиде, где скрывается команда певчих в неприличных позах.
На паперти этого строения, лишенного Бога, я встретил двух каторжников с «Эндимиона».
— Эй! — дружелюбно окликнул их я. — Старые приятели!
Физиономии у них походили на лица, вырезанные на свежих пенковых трубках — мерзкие морды из мокрого мела, но я все же повторил:
— Привет, старые приятели!
Они узнали меня, и я, не знаю, почему, прочел в их взглядах странный вопрос.
— Я хочу зайти в собор, — сказал я, — говорят, там очень красиво, пошли со мной!
— Ну, — ответил один из них, — мы как-то не…
Но его товарищ поспешно хлопнул его по спине и воскликнул:
— Причем тут мы? Я буду рад заглянуть в собор! Кто может помешать мне? Не думаю, что эта дрянь…
Проклятый ветер Зунда! Он в этот момент взвыл так громко, что последние слова из фразы каторжника вспорхнули и разлетелись, словно вспугнутые вороны.
В общем, мы зашли в собор.
Но нам не пришлось сделать в нем и десятка шагов! Да что там десяток! Мы не сделали и трех шагов!
— Ты видишь его, ты видишь! — простонал тот, что колебался.
Они дружно завопили и кинулись на улицу. Я последовал за ними. Не могу сказать точно, почему, но у меня возникло смутное ощущение, что я заметил нечто очень нехорошее, что быстро направилось к нам из глубины собора.
Я быстро бежал, чтобы догнать каторжников и разузнать у них, что это могло быть.
Вокруг «Мармор Кирхе» полно улочек, на которых витрины сверкают, словно зеленые фары в тишине, побуждающей к жутким попойкам без разговоров и без песен.
Я не смог догнать беглецов, и только ветер Зунда грубо хихикал за моей спиной.
В мрачных голландских сумерках я следовал за унылой тенью.
Между нами дымом ложились клочья северного тумана.
Тень вела меня к окраине города по узким еврейским улочкам, мимо бесконечной вереницы ангаров, пропахших крысами.
Скарабеи мельниц неловко пытались вскарабкаться по сетке дождя; тени небольших речных парусников бродили по светлой траве польдеров.
Глядя на этот силуэт, который я видел только со спины, согбенной невидимым грузом беды, я твердил про себя:
— Боже, какой он печальный! Боже, какой он печальный!
Он тащил меня за собой, словно мальчишка, который тянет на веревочке игрушечную мышь, но эту черную веревочку увидеть было нельзя.
По обеим сторонам нашей дороги валялись груды отбросов, лежали развалины сгоревших домов и хижины из пропитанного смолой картона, превратившегося в грязь; сорняки постепенно захватывали проезжую часть. Внезапно существо остановилось и толкнуло какую-то дверь, на которой было написано имя.
Имя, которое уже много лет сеяло тревогу в моей душе!
Я с ужасом понял, что существо, тащившееся передо мной под дождем, было Судьбой.
Моей судьбой нищего, бродяги дальнего плавания, давно превратившегося в тень, воплощающую нищету и страдание.
Моя судьба, остановившаяся под дождем перед этим именем, как останавливаются отчаявшиеся создания перед пропастью, перед окном на верхнем этаже, или перед парапетом ночной реки: ДЖАРВИС.
И я тоже толкнул эту дверь.
Теперь я знал — или считал, что знаю.
Когда мы устаем от ругани бармена, которому мы уже давно не платили, когда идет слишком холодный дождь и когда эти мерзавцы полицейские слишком часто появляются у твоего ночного убежища, вас встречает Джарвис.
Это таверна без вывески.
Здесь вы должны быть особенно осторожны; это жуткие места без имени, где вокруг вас окажутся призраки, скрывающие пустоту, в которой исчезают любые преступления.
Здесь вы увидите высокую стойку из темного дерева, из-за которой доносится странная суматоха, но никто никогда так и не смог понять, что там происходит. И к чему беспокоиться? Очутившись там, твое несчастье все равно окажется таким огромным, таким всеобъемлющим, что все остальное, находящееся вне его, уменьшится, съежившись, словно подмороженное яблоко.
Время от времени лица Джарвиса или Фу-Манга, кельнера-китайца, появляются из-за стойки, словно лица бродяг, заглядывающих через стену в сад рантье.
— Что закажут господа, пришедшие с моря? Виски, или замечательные напитки из дальних стран? — спросил Джарвис.
Я смутно разглядел лицо, чем-то похожее на лицо Джарвиса, и почувствовал приятный запах голландского табака.
Вот тебе и на! Холтема!
Что теперь?
Даже если мы зверски напьемся — что, разве он потребует с нас деньги? Нет, конечно!
Так как же мы расплатимся? Очень просто — мы обманем его!
Не смейтесь, может быть, когда-нибудь нам придется заплатить — разве можно знать это заранее?
Такие предательские мысли мелькали у меня в голове.
Я пью у Джарвиса, сколько хочу, пью — и никогда не чувствую себя пьяным, хотя в виски Джарвиса таится жгучий огонь.
Опьянение остается за дверью, на тротуаре, словно несчастная женщина, ждущая отца своих детей и оплакивающая нас.
Так кто же выпивает у Джарвиса?
Я знаю их всех, начиная с матроса без гроша в кармане, и кончая служащим фрахтовщика, у которого патрон в самое ближайшее время собирается проверить кассу.
Они пьют! Фу-Манг наполняет стаканы, негромкие голоса что-то бормочут за стойкой.
Входят все новые и новые посетители, и каждый чем-то похож на предыдущего. Каждый из них охвачен невыносимым отчаянием, и каждый из них пришел сюда под дождем, следуя за призрачной фигурой, согбенной и усталой, за своей Судьбой.