«И про баб: - читал дальше Эддард, – золовке твоей я написал, чтобы ехала лучше к тебе, пока мальчишка ее из этого замка в облаках не выпал куда. Только, не в обиду тебе будет сказано, золовка твоя дура. То есть ну вот она такая дура, что дай ей волю, она за Мизинца выйдет, а таких дур, чтобы за Мизинца выйти, в королевстве за целых пятнадцать лет не нашлось. Я, знаешь, как Джон помер, их сына Ланнистерам хотел на воспитание отдать, а, чтобы ребенка без вины Ланнистерам отдать, так это у него в семье совсем вилы выкидные быть должны, ты понимай. Так что черт ее знает, золовку твою, что она после моего письма подумает и что будет делать, хотя я вроде толком писал».
«И еще, - продолжал король, - я тебя заочно назначил десницей, чтобы было, на кого потом свалить. Что, съел, ледяная ты рожа? Что ты ко мне сюда не поедешь, это я понимаю, к тебе и так, небось, скоро обиженные побегут – выставляй лучше по ночам караулы. Мы тут со Станнисом спим в очередь, как в войну, охрану я уже новую привез из Штормового Предела. Разворошил я улей, а?! Кстати, козлы любят поджигать библиотеку – ты, дубина, знаешь, где у тебя в замке библиотека? Я вот не знал – ладно, пожалеют еще, я там в библиотеке такое им вычитаю!
Верноподданным я пока объявил, что ты занят государственными делами на Севере, - а ты давай, придумывай мне, какими. Ну, Стену ты там полируешь, железо из Железных Островов выковыриваешь, Белых Ходоков по пустошам гоняешь дубовым дрыном. В общем, соври что-нибудь, во что не стыдно поверить».
Письмо было важным и интересным, и Эддард тут же уселся писать ответ.
«Здравствуй, король! – с удовольствием написал Эддард. – Вешать твоих казнокрадов ни к чему, а высылать тем более. Пусть себе сидят, пока не вернут украденное. А кто будет запираться – того шли этапом ко мне на Стену, в Дозор мы эту шваль не возьмем, но редкая сволочь доедет до Стены и не раскается во всех своих грехах, как говорят у нас.
Если денег у тебя нет, разузнай, кто собирает портовую пошлину, и тоже посади. Деньги сразу потекут. С твоим портом и без денег быть – это не может быть такого. Можно еще пособачиться с мажордомом, через него всегда бабла черт знает сколько утекает, но это дело бабское, до такого тебе не дай боги дойти.
А мы недавно раскололи дезертира из Дозора – не мечом от плеча до жопы, как, может, и следовало бы, а как разведка делает – помнишь моего Бенджена, он в войну такой был маленький шустрый паренек? До сих пор в разведке, кстати, только теперь в Дозоре. Так вот, расколовшийся видел Иных и их мертвяков, разведке еще никто не врал. Будет большая война, друг, о нас еще саги напишут, если будет кому. Вот этим примерно и занимаюсь на государевой службе, хочешь верь, хочешь нет».
Эддард и сам не знал еще, верит ли он в грядущую войну с созданиями ночи, и даже был уверен, что Роберт в нее не поверит – по крайней мере, пока. Роберт сейчас увлекся наконец королевскими делами, но Эддард хорошо знал, что его друг любит разрубать узлы и решать дела одним ударом. Списать с королевства миллион фиктивных долгов, посадить в крепость маленькую толпу казнокрадов, вытрясти из них еще миллион, развязать в столице небольшую войну – это было по нему, по его огромной мерке и буйной душе. А вот постоянный труд, думал Эддард, чтобы то же самое не повторилось снова, королю наверняка быстро надоест. И все время теперь у короля в мозгу будет петь боевой трубой «будет большая война, друг, будет большая война», пока не придет тот день, когда Роберт Баратеон ринется войне навстречу, вопреки скепсису и даже здравому смыслу, просто чтобы отвязаться от придворных дрязг.
А когда это случится, с удовольствием подумал Эддард, запечатывая письмо, трудно будет позавидовать что Мансу Налетчику, что самому Королю Ночи, если он, конечно же, существует. Роберт был один из немногих командиров гражданской войны, оставшихся в живых после участия во всех главных сражениях. Роберт скучал с вельможами, но всегда находил нужное слово для солдат, ненавидел бумаги и денежные расчеты, но оживал над картой. Он, возможно, плохо правил – но отлично воевал.
Принц Джоффри больше не мечтал о подвигах, потому что подвиг был у него в расписании каждое утро, а иногда выпадал еще и на вечер, когда Джори или сэр Родрик собирали учеников на дополнительную тренировку. Принц пытался прятаться от подвигов в стогу сена, но был выслежен Браном с крыш и вытащен из стога Джоном Сноу, который собирался быть разведчиком, как дядя Бенджен. Принц пытался жаловаться лорду Эддарду, но был перехвачен своим дядей Тирионом и жестоко бит за ябеду и за то, что позорит семью своей слабостью. Несколько минут после этого Джоффри думал, что он не виноват в том, что слаб, и что Тирион ужасно к нему несправедлив, но потом припомнил, как сам много раз смеялся над ростом Тириона, и почувствовал, что у него в первый раз в жизни пробудилась совесть. Пробудившись, совесть обнаружила внутри Джоффри непочатый край работы, и принц постепенно начал привыкать к новой жизни и закаляться характером.
- Коней любишь? – спросил Робб, подходя к принцу в конце третьей недели занятий.
- Нет, - быстро ответил Джоффри, потому что несколько дней назад сэр Родрик заставил учеников прыгать через удивительный гимнастический снаряд, называемый конем, и уже на пятом кувырке Джоффри подвернул ногу. Добрый Джон Сноу после этого дразнил его, рассказывая, что на следующей неделе они все будут прыгать через коня с завязанными глазами, пока не останется последний, стоящий на ногах.
- Да ладно, мы без приколов, - заверил Джон, появляясь с другой стороны. – Пойдем лошадей посмотрим. Мейстер говорит, дожди скоро кончатся, а Джори давно обещал устроить нам хорошие скачки.
Перспектива скачек Джоффри тоже не прельщала, потому что долгая дорога в Винтерфелл оставила у него о верховой езде самые неприятные воспоминания. Но лошадей принц любил и, оставив Джона и Робба рассматривать боевых коней, Джоффри наткнулся в соседней конюшне на настоящее сокровище.
Несколько дюжин прекрасных тонконогих жеребцов и кобылиц стояли в просторных светлых стойлах, и казалось, что стоит только открыть одно из них, как его обитатель вырвется на свободу, быстрый, как ветер, и в один день домчит тебя до Перешейка. Джоффри принялся считать коней, одновременно прикидывая их возможную цену, и сбился – по его прикидкам, этот табун стоил минимум половины Винтерфелла.
- Нефигово вы тут живете, - с затаенной завистью сказал Джоффри подошедшим Роббу и Джону, понимая, что ему отец такого коня никогда не купит, даже одного. – Они у вас в снегу не вязнут?
- Так это же не боевые, - ответил Джон, прагматично относящийся к коням. – И не походные. Это Ходор.
- Ходор? – переспросил Джоффри.
- Ходор, - подтвердил Робб.
Еще до рождения Джоффри, при старом короле, Ходор был в Королевской Гавани самым богатым олигархом, и прославился тем, что не только ходил к Эйрису с предложением отречься от престола и выступить с речью «Я устал, я ухожу», но и вышел от Эйриса живым. Прослышав о таких талантах Ходора, король Роберт пригласил его в советники, но в этот момент у Ходора сменились увлечения, и он присоветовал королю что-то невнятное: раз в пару лет собирать народ и спрашивать, доволен тот его правлением или недоволен. «И когда народ выразит свое вам доверие, - подытожил Ходор, - ваша власть станет более крепкой, чем власть любого другого монарха». «А если он не выразит?» - усомнился король Роберт, который воевал гражданскую и много раз видел, как солдаты и рыцари поворачивали свое оружие против неугодных им лордов. О том, что на это ответил королю Ходор, история молчит, но по итогам разговора король послал Ходора на Север шить рукавицы.