– Тяжело ребятам в глаза смотреть…
– Верю. Был у меня такой случай. Ввязалась бригада в неравный бой, а мой батальон комбриг в резерве оставил. Я своими глазами видел, как друзья горели, а пришлось отсиживаться, ждать приказа. Тоже было стыдно, но стерпел, понимал, что так нужно. И ты стерпи. Считай, что в резерве: потребуется – ударишь!
– Хотел бы возразить, да не найду как…
– И не ищи. И в сторону от разговора не уходи, потому что бездействие твое – мнимое. Любят тебя ребята и печалятся, что ты скис. Интересовался, знаю, что Леля не пишет. И утешать не стану: плохо, что не пишет. Но одно скажу: каждый мужик должен хоть раз в жизни сердцем понять, какая это злая штука – любовь. Кто не пережил этого раза – многое потерял, не познаешь горечи – не оценишь сладости. Если ты женщину не завоевал с боем, а она сама, как осеннее яблоко, в руки твои упала, – знай, что одной своей стороной жизнь от тебя отвернулась.
– Батя, – сказал Алексей, – раз пошла такая философия… Как считаешь, не сам ли я виноват?
– Начинаешь правильно.
– Ты говоришь – с боем… А если я сбежал с поля этого самого боя? Первую экспедицию простила, хотя и не сразу. Вторую, наверное, не простит. Женщина вообще не склонна искать оправданий для покидающего ее мужчины – вне зависимости от мотивов, которыми он руководствуется. Она видит одно: ее оставили, ей предпочли что-то другое. Верная жена поймет, невеста потерпит, но женщина, которую еще нужно завоевать, почувствует себя оскорбленной. Не на войну ведь ушел и не кусок хлеба насущного добывать!.. Есть логика?
– Продолжай.
– На сей раз – она это знала – из клиники меня отпустили с трудом. Сочувственно отнеслись, так сказать, к моей благородной миссии, но и сожаление выразили: кандидатская диссертация на выходе, научные перспективы, а идешь, мол, на фельдшерскую работу. А раз так, подумает она, есть ли смысл делать на него ставку? Я молода и красива, никем и ничем не связана, многие мужчины пойдут на все ради меня – не преувеличиваю, батя, пойдут! А он бросает любимую женщину и многообещающую работу из-за прихоти… Есть логика?
– Сам-то как считаешь?
– Запутался, батя.
– Ладно, давай распутываться. В юбке ходит твоя логика! За женщину ты рассудил здорово. Нет, не за женщину – за дрянную, расчетливую бабу! Грош цена и бабе такой, и логике ее. Не обижайся, сынок, мозги у тебя набекрень: о главном не подумал. Достойна ли тебя она? Вот главное. Если она такая, как ты изобразил ее в своих рассуждениях, значит не достойна! Значит, не любит, и никуда от этого не спрячешься. Не в Крым ты уехал на пляжах поджариваться и не на фельдшерскую работу пошел, а жизни товарищам сберечь. И раз мы еще дышим – сберег, сукин ты сын! Любишь ее – люби, сердцу не прикажешь. Но не оправдывай! Знает она, не может не знать, что у нас было за семьдесят, и, зная это, трех строчек тебе не написать?! Да где же твоя мужицкая гордость?
Гаврилов перевел дух.
– Вот что, сынок… Потерпи, недолго осталось. Ну, две недели потерпи, родной. И вот тебе мой совет. Не пиши ей больше ничего, узнай только через кого-нибудь, здорова ли. Но если жива-здорова и молчит, забудь, выкинь из сердца прочь! Не такие раны рубцуются…
– Тошно мне, батя…
– Не видел бы, не лез бы в душу… Страдай, но иногда хоть вслух страдай. Не держи в себе, сынок. Не мне, старому пню, – Валере выплеснись.
– Устать мне надо, батя, телу тяжело – душе легче…
– Хорошо. Заменишь Васю, пусть еще передохнет. Только в ремонты не лезь, береги руки. Обещаешь?
– Спасибо тебе, батя.
– Ладно. Время, поднимай ребят.
Случилось то, чего Гаврилов боялся больше всего: на поезд налетела пурга.
В этом районе континента метели бывают часто и сопровождаются они обычно резким температурным скачком. Так тепло на обратном пути еще не было – пятьдесят один градус ниже нуля. Прячась от ветра за стальные бока машин, люди дышали увлажненным и, казалось, подогретым воздухом.
– Ручьи бегут, батя! – жизнерадостно докладывал Тошка. – Птички поют!
А Ленька, отцепив от стенки салона давно заброшенную гитару, перебирал ее струны и проникновенно гудел: «И оттаивает планета, и оттаивает душа…»
«Эх вы, телята, – хмуро думал Гаврилов, глядя исподлобья на юных своих водителей, – чем питать их будете, свои оттаявшие души? Задует недельки на две – на такую диету сядете, что во сне пообедаете и песнями поужинаете».
Поезд стоял. Впустую – без движения вперед расходовались скудные запасы еды, на один лишь обогрев уходила солярка.
Но не только этим навредила пурга. На Пионерской зимует еще одна цистерна, а набить животы можно и чаем с сухарями.