Дальнейшее сохранилось в памяти урывками. Ника помнила, как до хрипоты орала на Ривалта… как вырывалась из чьих-то цепких рук… как наконец ей это удалось, и она сама бросилась в огонь… Как носилась по горящему дворцу в поисках близких… как, не заботясь об ожогах, отодвигала раскаленные металлические засовы, на которые почему-то были заперты снаружи двери спальни королевской четы и наследных принцев… как отважно выбивала плечом объятые пламенем дубовые доски… как отворила-таки проклятые комнаты, но, как всегда, явилась слишком поздно… как потом получила арбалетную стрелу под лопатку от посланного вслед за ней седовласого стражника и сразу же все поняла… как потом, истекая кровью, протискивалась под третью слева от трона колонну в тайный лаз, ведущий из зала церемоний прямо к реке…
На прохладном скалистом берегу, у стремительно стекающих с Хребта вод Бурной Аритты принцесса пришла в себя. Про подземный коридор, кроме нее, теперь уже неизвестно ни одной живой душе, поэтому какое-то время здесь будет безопасно.
Девушка всхлипнула, вспомнив, как несколько весен назад пришел их с младшим братом черед узнать о секретной архитектуре дворца. Отец в тот день был серьезен как никогда: он показывал отпрыскам особые места, на которые нужно надавить, специальные рычаги, за которые необходимо потянуть; водил по тоннелям, напичканным хитрыми ловушками, объяснял, как их миновать, и, конечно же, растолковывал, почему никого и никогда нельзя посвящать в таинства скрытых коридоров.
Король-идеалист надеялся, что ни ему, ни жене, ни их детям не придется использовать эти ходы, кроме как в ознакомительных целях. Но король-реалист понимал, что всем не угодишь и, помимо даргариев, всегда отыщутся внутренние враги – недовольные завистники и алчные предатели лаэйри. Поэтому подобные лабиринты постоянно проектировались, перестраивались, совершенствовались.
«Эх, если бы новую башню, в которой планировалось соорудить межстенные ходы даже в опочивальнях всех членов семьи, уже завершили, сейчас все было бы иначе», – шмыгнула носом Лариника.
С первыми лучами дневного светила страшное зрелище предстало перед глазами жителей столицы Южного Леса. В воздухе, словно черный снег, порхал пепел, молодая зеленая травка превратилась в темно-серую, дворец еще дымился. Звуковым сопровождением к прискорбной картине стали доносящиеся из пожарища крики, стоны и плач. В стране объявили траур. Но ничего этого принцесса не видела, не слышала и не знала, так как утром она находилась далеко за пределами родного замка и возвращаться туда пока не спешила.
У Ники не имелось прямых доказательств дядиной подлости. Пока она лишь чувствовала, что этот слюнявый мерзавец с потными ладошками и лоснящейся жирной мордой виновен в гибели ее семьи. Но без улик никакого разоблачения не получится. Все ее показания воспримут как истерику ребенка, слишком впечатлительного и потерявшего от пережитого горя рассудок.
По идее, королевское слово – истина, не подвергающаяся сомнению. Но увы, принцессе не позволялось унаследовать престол раньше, чем она повзрослеет. Какая жестокая ирония судьбы: совсем недавно Лариника считала, что день ее совершенновесния уже скоро, а теперь кажется, что до него еще так долго – надо ждать далекого тридцать третьего травороста.
О том, чтобы сейчас явиться в замок, не может быть и речи. Без сомнения, Ривалта назначат регентом при ней. И дядя приложит все усилия к тому, чтобы любимая племянница не дожила до коронации.
Однако Лариника непременно вернется. Почти через пять квадров! По закону, именно в течение такого срока после смерти кого-либо из членов правящей династии длится всеобщая скорбь и, следовательно, на протяжении данного периода запрещены любые празднества. В том числе и торжественная церемония возложения венца – символа власти – на голову монарха! А еще именно тогда принцессе исполнится долгожданные девятнадцать!
Умом Лариника все понимала, но сердце отказывалось верить в то, что все родные (дядя Ривалт не в счет!) погибли той ночью и что она сама чуть не умерла. Иногда девушку посещали печальные мысли о том, что, может, и впрямь было бы лучше, если бы и она сгорела вместе с близкими. Но жажда мести, крепнущая с каждым днем, без труда перебарывала упадническое настроение и заставляла идти, крепко стиснув зубы.
«Кстати! – до сих пор шедшая куда глаза глядят, лишь бы подальше от места трагедии, девушка остановилась. – А благодаря какому чуду я выжила?»
С арбалетом все предельно ясно: мифриловые нити, заботливо вплетенные батюшкой в ее наряд, и амулет с исцеляющим заклинанием – подарок матушки не позволили мощной стреле проникнуть в тело глубже чем на полпальца. Но если бы наемный убийца вдруг усомнился в выполнении своего грязного дела и узнал, что жертва отделается пускай и большой, но не смертельной царапиной да внушительным синячищем на всю спину, то непременно добил бы ее. К счастью, удостовериться в чистом исполнении заказа пепельнику помешал огонь.