От ощущения одиночества Лиэндер вспомнил об Элен Ратерфорд, которую он видел накануне вечером. Он допоздна работал на судне и зашел в булочную Граймса поужинать. Во время еды он поднял голову и увидел, что Элен стоит перед окном и читает вывешенное там меню. Он встал из-за стола и вышел, чтобы поговорить с ней - что он ей скажет, он и сам не знал, - но едва она заметила его, как в страхе отпрянула, воскликнув:
- Уйдите от меня, уйдите от меня!
В весенних сумерках площадь была пустынней. Они были одни.
- Я только хочу... - начал Лиэндер.
- Вы хотите меня ударить, вы хотите меня ударить!
- Нет.
- Да, хотите. Вы хотите причинить мне зло. Пана так и говорил мне, что вы причините мне зло. Папа говорил мне, чтобы я была осторожна.
- Выслушайте меня, пожалуйста.
- Не двигайтесь с места. Не подходите ко мне, или я позову полицейского.
Она повернулась и пошла крадучись вдоль Картрайтовского блока, словно мягкий вечерний воздух был полон камней и других метательных снарядов, странное, напуганное, слабое существо; когда она свернула в боковую улицу, Лиэндер вернулся в булочную, чтобы расплатиться за ужин.
- Что это за психопатка? - спросила официантка. - Она весь день тут крутилась и всем говорила, что знает тайну, от которой переполошится весь город. О, терпеть не могу психопаток!
Когда Бентли поднялся в рулевую рубку, Лиэндер увидел, что тот пьян. Так как Лиэндер сам не прочь был выпить, то обладал исключительно тонким нюхом на запах спиртного, исходящий изо рта других. Бентли все еще сохранял сверхъестественную аккуратность человека, часто искушаемого ленью и близко с ней знакомого. Его курчавые волосы блестели от жира, бледное лицо было чисто выбрито, а шея носила следы порезов бритвы; он выстирал, энергично орудуя щеткой, свою парусиновую робу, так что она местами обесцветилась и стала приятно пахнуть мылом, но к запаху мыла примешивался запах виски, и Лиэндер задавался вопросом, сможет ли он проделать обратный путь один.
Вскоре он уже различал белые стены Нангасакита и слышал музыку карусели. На пристани стоял какой-то старик, к цилиндру которого было прикреплено объявление, рекламировавшее обеды из четырех, пяти и шести блюд в нангасакитской гостинице, приготовленные из даров моря. Лиэндер вышел из рулевой рубки и прокричал свое обычное предупреждение:
- Отплытие в обратный путь в три тридцать! Отплытие в обратный путь в три тридцать! Возвращайтесь на пароход, пожалуйста, заблаговременно. Отплытие в обратный путь в три тридцать! Возвращайтесь на пароход, пожалуйста, заблаговременно...
Последним покинул пароход Спинет, который спустился на пристань, нащупывая путь палкой. Лиэндер пошел к себе в каюту, съел бутерброд и крепко заснул.
Когда он проснулся, было уже около трех часов. Небо кругом потемнело, и он понял, что надвигается шторм. Он налил воды в таз и ополоснул лицо. Выйдя на палубу, он увидел в открытом море на расстоянии около мили полосу тумана. Ему нужен был матрос на обратный путь, и, надев фуражку, он пошел в кафе Рэя, где обычно выпивал Бентли. Бентли никуда не годился. Он сидел даже не в баре, а в маленькой задней комнате, и на столе перед ним стояли бутылка и стакан.
- Вы, верно, думаете, что я пьян? - начал он. Но Лиэндер лишь устало сел, размышляя о том, где бы ему за четверть часа найти палубного матроса. - Думаете, я ни на что не годен? А у меня есть девчонка там, в Форт-Силле, штат Оклахома, - сказал Бентли. - Она думает, кое на что я годен. Я зову ее Попугаем. У нее такой длинный нос. Я еду обратно в Форт-Силл, штат Оклахома, и буду любить моего Попугая. У нее в банке две тысячи долларов, она хочет дать их мне. Не верите, а? Думаете, я ни на что не годен? Думаете, я пьян? А у меня есть эта девчонка там, в Форт-Силле, штат Оклахома. Она меня любит. Она хочет дать мне две тысячи долларов. Я называю ее Попугаем. У нее такой длинный нос...
Лиэндер знал; Бентли не виноват, что он незаконнорожденный; возможно, не виноват даже и в том, что он угрюмый человек; но Лиэндеру нужен был палубный матрос, и он вышел в бар и спросил у Мерилин, не захочет ли ее брат-подросток заработать доллар, помогая ему во время обратного плавания. Она сказала, конечно, конечно, парень рад-радешенек заработать хоть пятицентовик, и позвонила матери по телефону, а мать открыла кухонную дверь и стала громко звать сына, но его нигде не было, и Лиэндер ни с чем вернулся на судно.
Он с интересом и некоторой нежностью наблюдал за пассажирами, возвращавшимися на пароход. Они несли трофеи - выигранные ими вещи: тонкие одеяла, которые не защитят их от осенних холодов; стеклянные миски для земляных орехов и студня; животных, сделанных из клеенки и бумаги, иногда с блестящими бусинками вместо глаз. Среди пассажиров была хорошенькая девушка с розой в волосах и какой-то мужчина, его жена и трое детей, одетые в одинаковые рубашки из цветастой ткани. Последней явилась на пароход Элен Ратерфорд, но Лиэндер находился в это время в рулевой рубке и не видел ее. На ней была та же похожая на горшок шляпа, украшенная перьями волана, я ее груди была приколота та же морская раковина, и в руках она держала тот же старый чемоданчик.
В течение недели Элен Ратерфорд пыталась продать мудрость доктора Бартоломью в домах Нангасакита. Сегодня утром она ходила по району, который казался более зажиточным, чем все остальные кварталы этого захудалого курорта. Дома были маленькие - не больше простого бунгало, - и тем не менее все они своими мансардами и решетчатыми балконами, изогнутыми наподобие амбразур в башне замка, указывали на то, что не были дачами; они были домами, где мужчины и женщины жили постоянно, где зачинали и воспитывали детей. Это зрелище могло бы приободрить ее, если бы не собаки. Там было полно собак, а Элен уже давно казалось, что именно из-за собак вся ее жизнь - сплошное мученичество. Едва заслышав ее шаги, собаки принимались лаять, наполняя ее душу страхом и жалостью к самой себе. С утра до ночи собаки, сопя, следовали за ней по пятам, хватали ее за лодыжки, прокусывали подол ее лучшего серого пальто и пытались удрать с ее чемоданчиком. Как только она входила в незнакомый район, собаки, которые до того мирно грелись на солнце у развешенного для просушки белья или спали у печей, собаки, которые глодали кости, или дремали, или играли друг с другом, прекращали свои мирные занятия и поднимали тревогу. Ей много раз спилось, что собаки разрывают ее на клочки. Ей казалось, будто она пилигрим и подошвы ее туфель так истончились, что, в сущности, она ходит босиком. Изо дня в день ее окружали незнакомые дома, и люди, и враждебные звери; и, подобно пилигриму, ей иногда давали чашку чаю и кусок черствого торта. Участь ее была хуже участи пилигрима, так как один только бог знал, в какой стороне появится ее Рим, ее Ватикан.