Н. сидел с открытыми, остекленелыми, вытаращенными, вот-вот откажущими служить глазами, наклонившись вперёд, как будто кто-то сзади схватил или ударил его по затылку, нижняя губа, нет, вся нижняя челюсть с сильно обнажившимися бледными дёснами бесконтрольно отвисла, всё лицо состояло из провалов; он ещё дышал, хоть и тяжело, но потом, как будто что-то отпустило его, он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, выражение какого-то большого напряжения коснулось его лица, и тут настал конец. Я подскочил к нему, взял безжизненно повисшую, холодную руку, меня пробрала дрожь; пульса не было. Так что - всё кончено. Что тут скажешь - старый человек. Пусть наша смерть будет не тяжелее, чем его. Но сколько ж теперь предстояло дел! И во всей суете - что в первую очередь? Я огляделся, ища помощи; но сын натянул на голову одеяло, из-под него доносились его непрекращающиеся всхлипы; агент холодно, как жаба, глубоко сидел в своём кресле в двух шагах от Н. и, очевидно, твёрдо решил не двигаться с места, выжидая время; так что оставался я, один только я мог что-то сделать, и притом сразу же самое тяжёлое, а именно - сообщить жене новость в сколько-нибудь переносимом виде, то есть в таком виде, которого на свете не существует. До меня уже доносились из соседней комнаты поспешные шаркающие шаги.
Она принесла - всё ещё в верхней одежде, у неё не было времени переодеться - ночную рубашку, прогретую на печи, и собиралась надеть её на мужа. "Он уснул," - сказала она, улыбаясь и качая головой, найдя нас в такой тишине. И с бесконечным невинным доверием она взяла его за ту же руку, которую я только что держал со страхом и пересиливая себя, поцеловала её, как в маленькой супружеской игре и - как мы трое осмелились на это смотреть! - Н. повернулся, громко зевнул, дал надеть на себя рубашку, с недовольной и ироничной гримасой снёс нежные упрёки жены в переутомлении на слишком долгой прогулке и сказал что-то странное о скуке, пытаясь объяснить нам по-своему то, что он заснул. После этого, чтобы не застудиться на пути в другую комнату, он лёг ненадолго в постель к сыну; его голову устроили на двух принесённых женой диванных подушках у сыновних ног. После всего происшедшего мне это уже не показалось странным. Он спросил вечернюю газету, развернул её без всякого уважения к гостям, но читать не стал, лишь просмотрел пару мест и при этом высказал нам с удивительным деловым чутьём - несколько весьма неприятных слов касательно наших предложений; при этом он делал жесты свободной рукой, отмахиваясь от нас, и пощёлкивал языком, давая нам понять, как гадко у него во рту от нашей деловитости. Агент не смог воздержаться от неуместных замечаний, ему в его неотёсанном уме, наверное, даже казалось, что здесь, после того, что произошло, нужно всё как-то уладить, но уж конечно, не таким способом, как это пытался сделать он. Я быстро попрощался; я чувствовал себя почти благодарным агенту, потому что, если бы не он, я бы не решился уйти так быстро.
В прихожей я ещё раз столкнулся с госпожой Н. При взгляде на её ничтожную фигурку я сказал в задумчивости, что она немного похожа на мою мать. И так как она продолжала молчать, то я добавил: "Что бы ни говорили - она умела творить чудеса. То, что мы ломали, она умела сделать как новое. Я потерял её ещё в детстве." Я нарочно говорил медленно и внятно, так как предполагал, что она плохо слышит. Но она, по всей видимости, была совсем глухая, потому что спросила без всякого перехода: "А как вам внешний вид моего мужа?" Из пары прощальных слов я понял, что она перепутала меня с агентом; а мне хотелось думать, что ей можно доверять.
Потом я спустился вниз по лестнице. Спуск был сложнее, чем до этого подъём, который тоже нельзя было назвать лёгким. Ах, какие неудачные бывают деловые прогулки, и этот груз нужно продолжать нести.