Мои перманентные игры длились годами. Они были предельно индивидуализированы. Передо мною дневники игровых экипажей седьмого класса Прелестненского интерната. У каждого своя индивидуальная программа: «Сочинить марш школы-интерната, написать к нему музыку, научиться делать мостик, прочитать биографию Микеланджело, нарисовать пейзаж, высадить шесть кустов роз, ухаживать за животными, написать рассказ в школьный журнал «Звезда»…» Автор этого дневника Коля Хаджинов сейчас живет в Братске. Прошло сорок лет, а он помнит то, чем занимался в школе-интернате… Будто вчера это было. Больше того, между нами как бы живет и развертывается тот Дух, если можно так сказать, который был порожден общением сорок лет назад, когда я ощущал в своем учительствовании присутствие великой детской любви. Любви, которая меня обогащала, помогала переносить трудности. Мы сорок лет не виделись. Переписывались. И всякий раз в Колиных письмах я улавливал доброе волнение, которое постоянно присутствовало в нашем общении, находил те повороты мыслей, чувств, которые рождались на уроках, во внешкольных занятиях, в многодневных походах, в личных беседах. Даже стилистика, даже знаки препинания мне говорят о многом. В одном из писем пять двоеточий – это результат увлечения лермонтовской прозой: поэт избегал союзов в сложноподчиненных предложениях – всякие там «потому что», «оттого что» и т. д. Проза Лермонтова сжатая, чеканная. Он был первым нашим учителем по стилистике. И конечно же, в письмах ни одной ошибки. Наши игры в «Предложения-гиганты», где по десятку оборотов да по несколько придаточных, – знания синтаксиса на всю жизнь! И по сей день живет в нем острый интерес к социальным проблемам. Тогда, в хрущевскую оттепель, нас интересовала авторитарность в разных ее проявлениях. Этот интерес мы пронесли с Колей через всю жизнь. Вот последнее его письмо, на котором стоит дата 24.02.96: «Дорогой Юрий Петрович! Пишу с единственной целью уведомить, что я еще жив… Последние месяцы были насыщены такими событиями, что до обстоятельного письма руки не доходили, хотя мысленно я беседую с Вами постоянно… О чем? Да обо всем: о событиях в нашей новейшей истории, о политике и политиках и даже о месте художника в обществе! Кстати, сейчас с экрана телевизора Эдвард Радзинский сказал: «Всякая власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно…» Причем сказал без пафоса, тихим голосом и со своей всегдашней лукавой улыбкой, и я в который раз подумал: «Власти плевать хотели на все эти сентенции демократической общественности».
После Вашей «Печоры» прочитал «Жизнь Чезаре Борджиа» Рафаэля Сабатини. (О Борджиа впервые узнал из «Печоры».) Так вот в предисловии переводчик А. Случевский пишет: «…читающая публика почувствовала вкус к защите памяти Борджиа. Образ Чезаре Борджиа не становится отталкивающим, даже если без спора признать за ним все злодеяния, в которых его обвиняли враги». А Сабатини в качестве эпиграфа помещает латинское «Пороки эпохи, а не человека». Молодцы латиняне, для нашей нынешней власти очень «удобная религия». Но они вряд ли читали Сабатини.
Интересно, что напишут нынешние историки об уважаемом в 1991 году Борисе Николаевиче? Воистину «весь мир – театр…»
8. Два полюса социализации
Социализация может быть насильственной и добровольной. Она может быть порождена страхом, безразличием или радостью. Поразительна мысль Бердяева – в социализации всегда сталкивается образ Бога и образ механизма. Богочеловечество и машиночеловечество – два полюса. И трагизм педагогической технологии состоит в том, что та же радость, та же свобода и раскованность могут при определенных обстоятельствах привести к скрытой авторитарности, к конформизму самого худшего толка. Игра как сильнейшее динамическое средство может привести к бездумности, к жесточайшему отчуждению личности от самой себя, от богочеловеческих устремлений.
Я рассказывал детям сказки, где раскрывал им свою собственную судьбу, схожую по лишениям с их детскими судьбами. Рано осиротевшие, познавшие холод чердаков и подвалов, гнусность воровства и избиений, остриженные наголо, в огромных спальных комнатах длинными зимними вечерами они входили в мою прошлую жизнь, в жизнь мальчика, у которого не было ни дома, ни отца, ни еды, ни теплой одежды. И каким образом в сердце его вспыхнуло страстное желание чего-то добиться в жизни, каким образом пришло на ум за один год закончить три класса и поступить в университет – это было для меня загадкой, и эту тайну я раскрывал им, и она соединялась с игрой, которая завтра захватит детей своим веселым задором, а я уже в игровой форме с новой силой буду убеждать: