Брата своего Дмитрия, к примеру, послала учиться на горного инженера в Петербург, на тот же факультет, где в свое время учился и Михаил Васильевич. Теперь брат, после учебы поездивший по Европе и некоторое время по поручению сестры занимавшийся закупками новейшего горного оборудования в Германии, — правая рука Марии Петровны. К тому же во время путешествия по Европе он досконально изучил постановку горного дела на лучших месторождениях Рурского горнорудного бассейна и в Лотарингии. Набрался на Западе либерально-демократических идей, посмотрел, как там устроена жизнь, особенно рабочих горных и добывающих отраслей, на золоторудных месторождениях, как обустроены их поселки, какие социальные блага представляют своим наемным работникам крупные европейские тресты, концерны и синдикаты, какие зарплаты им платят…
И на Айдырле решили они с сестрой после его рассказов и впечатлений по-новому, по-европейски то есть, все обустроить. Чтобы не хуже, упаси Господь, а лучше даже, чем у тех, все было. Как порешили, так и сделали. Причем с размахом, с каким только на Руси и можно. Какой себе ни колбасники, ни лягушатники, ни макаронники, конечно, и представить не могли. И стали с Машенькой новую жизнь на прииске создавать. И потекли к ним со всей России лучшие мастеровые люди… Не к немцам прижимистым на прииски по соседству, а к ним за лучшей жизнью, которую брат с сестрой не только обещали, но и на глазах у всех создавали, не жалея на это ни средств, ни времени, ни здоровья.
Михаил Васильевич очнулся от своих мыслей. Некоторое время заняло у него общение с мастерами и инженерами на прииске. А потом, как он и предполагал, только с небольшим опозданием, его пролетка уже стремглав мчалась на своих мягких шинах той же дорогой назад к брату. После всех своих воспоминаний ему нестерпимо захотелось вновь пообщаться и с Ольгой Петровной, и с ее постоянной домашней компанией, во-первых. А во-вторых, Михаил Васильевич вдруг вспомнил, что именно сегодня Мария Петровна с братом Дмитрием обещала зайти к ним в гости. Да со своим старинным знакомцем — известнейшим российским писателем Дмитрием Наркисовичем Маминым-Сибиряком. Да и брат должен был уже появиться к этому времени, завершив свою службу. Так что не только утро, но и вечер обещали быть приятными для Михаила Васильевича во всех отношениях и даже очень интересными.
— Оленька, а что, Мария Петровна с Дмитрием уже пожаловали? — спросил он первым делом, едва переступив порог и заглядывая в гостиную, которую покинул несколько часов назад.
— Ждем с минуты на минуту. А хорошо, что ты, Михаил Васильевич, вспомнил и вернулся, — ответила Ольга. — С тобой нам всем веселей и интересней будет, да и тебе, наверное, с нами тоже.
Михаил Васильевич по привычке достал из жилетного кармана свой золотой швейцарский брегет «Павел Буре» с музыкой из гимна «Боже, царя храни», открыл крышечку, нажав на кнопку, и взглянул на циферблат. Стрелки показывали 16.30. Потом он опытным глазом гурмана пробежался по столу. Утренние яства сейчас сменились специально приготовленными для приема званых дорогих гостей блюдами. И хотя пышный пирог с белорыбицей, любимое блюдо Ольги, как всегда украшал стол, кроме него прямо на Михаила Васильевича смотрел томящийся в сметане кролик. Закопченная баранья нога с картофелем, индейка под белым соусом и многое другое, что не ускользнуло бы от острого взора Михаила Васильевича, появись они на столе во время утренней трапезы, были здесь совсем не лишними. Опытный взор потомственного гедониста выделил здесь и прямо на него глядевшего из большого блюда майсенского фарфора с красными цветами и позолотой молочного поросенка с гречневой кашей, и длиннющую, чуть не в метр, тонко порезанную осетрину с непременным в таком случае острым хренком со свеклой. На остальное Михаил Васильевич уже не обращал никакого внимания. Отметил только про себя, что к графинчикам с наливками добавилось несколько бутылок особо любимой интеллигенцией водки «Смирнов» в заводской упаковке по 610 граммов и российским гербом — непременным атрибутом всех поставщиков двора Его Императорского Величества — на красочной этикетке. В кабаках обычно разливали на троих — 500 граммов, а 110 граммов опытный предприниматель-водочник специально предусмотрел в качестве чаевых официанту.