…Вошел отец Николая с палкой, уклонился от удара и, получив, легкое телесное повреждение, выбил нож из рук сына; Николай убежал из дома…»
Из письма Николая ко мне:
«Нет, меня себе не жалко. И особенно тогда, когда на тебя кто-нибудь покажет пальцем и очень хочется не жить. Вы уж извините, пожалуйста, но я хотел покончить себя самоубийством после этого, но допустили до меня моих родных, отца, тетку, сестру, они убеждали меня жить, что я нужен им, и я остался жить.
Виноват я один, и больше не виноват никто.
Я все время чувствовал и чувствую, что мне чего-то не хватало. И Понял это сейчас, мне не хватало ласки моих родителей.
Но я никого не виню. Ведь какая б она мать ни была, она все-таки мать. Она родила тебя, хотя и не воспитала, показала тебе этот мир, и я надеюсь, Вы меня поймете».
Из заключения судебно-психиатрической экспертизы:
«Отклонений от нормы не найдено, острое ощущение собственной вины, не может понять, как будет жить под бременем непоправимого несчастья».
Темы ветшают, как одежды. Это относится и к публицистике, и к самой жизни, которую литература отображает. Но когда темы ветшают в жизни, ветшают и человеческие судьбы, имеющие к ним непосредственное отношение.
Патетическое заклинание «Пьянство — зло!», возможно, некогда воздействовало на сознание…
Лично я не особенно верю в заклинания, но я верю в потрясения, которые открывают человеческой душе, что она повисла над бездной.
После того как Москва оставила наказание в силе, в судебные инстанции начали поступать письма односельчан с ходатайством об улучшении участи Николая. Писали эти письма из деревни, где без бутылки в гости не ходили.
А ведь можно было ожидать и иного исхода. Можно было ожидать писем, негодующих на мягкость наказания (только девять за ЭТО). Но односельчане, посовещавшись миром, как говорили в старину, написали: «Неужели целых девять за ЭТО?»
Потому что ЭТО было для них чем-то целостным и объемным, с корнями и с ветвями…
Человеческая душа в потрясении видит широко и даже видит то, что в будничном течении дней и фактов затушевано.
Самое убедительное письмо об уменьшении наказания сыну написал отец, которого тот чуть не убил.
В этом письме он отрезвел и увидел трезво, что было в его жизни, что быть могло и что осталось у него.
Написал и умер.
Он умер, оставив жену — в могиле, сына — в тюрьме, маленькую дочь — в интернате для сирот.
Село было потрясено.
Наверное, наивно было бы утверждать, что теперь там будут пить меньше. А может быть, черт побери, и не наивно!
…Из характеристики на воспитанника Серебнева:
«В последнее время учится в 10-м классе на „удовлетворительно“. Администрация колонии ходатайствует перед комиссией по делам несовершеннолетних об оставлении в колонии воспитанника Серебнева до 19 лет[12]. Воспитанник Серебнев Николай Васильевич встал на путь исправления и заслуживает условно-досрочного освобождения».
Дети не выбирают родителей, и поэтому нелепо говорить о том, повезло ли Николаю в этом или нет. Но ему повезло в том, что, когда он утратил семью, в его судьбу вошли толковые люди. Это руководители и воспитатели колонии. И это юрист Лидия Михайловна Кравцева.
Именно к ней в Москве, в Прокуратуре РСФСР, легли материалы дела, и исследовала она не «бумаги», а человеческую жизнь и судьбу. Ее работа и старание ее коллег-юристов завершились тем, что Верховный суд РСФСР пересмотрел дело и уменьшил наказание Серебневу с девяти лет до шести.
Это лишь тем, кто не был никогда — ни дня, ни даже часа — в колонии, кажется, что уменьшение с девяти, до шести малосущественно. Будто три года в колонии — как три мимолетности быстро летящей жизни. А там жизнь, увы, не летит, она стоит, и три года как три пуда порой неподъемных.
Я назвал бы воспитателей и руководителей колонии и прокурора Лидию Михайловну Кравцеву ПОНИМАЮЩИМИ ЛЮДЬМИ.
А понимание, если оно уходит вглубь, берет на себя, по логике вещей, часть вины.
Разумеется, говорить о «комплексе вины» по отношению к воспитателям колонии и московскому юристу — полнейший абсурд.
Лично никто из нас не виноват.
И я ни в чем не виноват. И ты ни в чем не виноват. И он ни в чем не виноват.
Отчего же тогда болит сердце?!
Из моего письма Николаю:
«…теперь о самом существенном: на земле живет человек, которому ты нужен, как никто в мире, — твоя десятилетняя сестра. Она сейчас в интернате для сирот. Мне показалось по твоим письмам, что ты любишь ее не как сестру, а как дочь, хотя ты и ненамного старше ее.
12
По существующему положению, лица, достигшие 18 лет, переводятся в колонию для взрослых.