Медея не нуждалась в двух неделях, чтобы определить линию своего поведения. Эта линия уже была ей ясна. Она чувствовала себя виноватой перед Романом Петровичем. Не надо было ей возводить напраслину на его бывшую пассию. Мужчины романтики, честь дамы сердца для них превыше всего. Даже если эта дама уже давно гуляет с шофером и носит на пальце подаренное им жалкое серебряное колечко… Любой ценой Медея должна вернуть расположение мужа. Сейчас судьба дает ей удачный случай. Что Роман скажет, если она накинет уздечку на его врага, буйного и строптивого, как необъезженный скакун, главного инженера и приведет его в стойло — объезженного, присмиревшего?
— До свидания.
Хрупов поднялся. Прошел в переднюю. У двери замешкался, переступил с ноги на ногу.
Медея поняла его замешательство по-своему:
— Вы, должно быть, не хотите, чтобы муж знал о нашей встрече? Я ничего не скажу ему. Это останется нашей маленькой тайной.
— Хорошо, — сказал Хрупов. Честно говоря, у него не было твердого мнения — что лучше: чтобы Ромка знал или не знал о его вечернем визите?
Николай Григорьевич Хрупов все раздумывал — идти или не идти к Беловежскому с предложением профессора Ярцева, а директор сам явился к нему. Это случилось накануне его отъезда в командировку на уральский завод-смежник.
— Добрый вечер, Николай Григорьевич! Тут я сочинил одну бумаженцию, не взглянешь ли?
Он небрежно, как совершенный пустяк, протянул Хрупову свернутый в дудочку листок.
— Что это?
— Проект приказа… Пока только проект. Как говорится, глаза страшатся, а руки делают. Побывал в райкоме, подготовил почву в райфо. А теперь думаю: проглотят ли в главке, не всыпят ли за это под первое число? Посмотри?
Хрупов, конечно, посмотрел. Почему не посмотреть, раз человек просит. И его будто током ударило! Ах, Беловежский, ах, сукин сын!
Чего только не было в директорском приказе!
Предусматривались «надбавки к должностным окладам для конструкторов и технологов, непосредственно занятых разработкой новой техники и технологией с учетом их личного вклада».
Объявлялось, что «оклады ИТР будут отныне утверждаться без оглядки на так называемые средние оклады, ограниченные действующими до сих пор схемами».
Премирование, притом в повышенных размерах, также увязывалось с «личным вкладом».
Хрупов откинулся на спинку кресла. Подобно тому, как профессиональный музыкант, заглянувший в партитуру, уже по первым тактам угадывает новизну и объем всего произведения, так он за казенными, неудобочитаемыми фразами ощутил важность затеянной акции.
Собственно говоря, он сам давно мечтал об этом. Но не верил, что подобное нововведение может быть осуществлено на отдельном предприятии, на острове, хотя и обитаемом, но связанном такими жесткими узами с метрополией, что потверже перешейка. И вдруг Беловежский ничтоже сумняшеся посредством своего приказа тщится изменить ход движения планет, время восхода и захода солнца.
Николай Григорьевич произнес почти равнодушно:
— Ну и что тут такого? Чего бояться? Я вот в сегодняшней газете прочел… — Он подошел к столу, выдернул из пачки газет нужный номер, продекламировал: — «В последнее время немало говорят о том, что надо расширять самостоятельность объединений и предприятий, колхозов и совхозов. Думается, что настала пора для того, чтобы практически подойти к решению этого вопроса».
Беловежский простецки поскреб пятерней затылок.
— Так-то оно так… Да боязно. Голова-то одна.
Слова эти прозвучали почти по-детски искренне.
Хрупов ничего не ответил, только передернул плечами.
Беловежский вспыхнул:
— А вам не боязно? Так подпишите!
Хрупов сунул трубочку приказа в стол.
— Подумаю. Может, и подпишу.
Директор удалился. Хрупов подошел к окну. На дворе было пасмурно. Стекло отразило его узкое, словно вырезанное из твердого дерева лицо, глубокие морщины — везде, где только нашлось для них место — на лбу, на щеках, на жилистой шее. Лицо закаленного в битвах бойца. Что же ты сделаешь теперь, Хрупов? Чем ответишь на вызов своего вчерашнего подчиненного, Ромки Беловежского? Он вернулся к столу. Свернутая в трубочку бумага, лежавшая в его верхнем ящике, не давала ему покоя. Она, казалось, раскалилась докрасна, как наконечник паяльника, и ее малиновый жар сквозь дерево жег брошенные на крышку стола темные от загара пальцы Хрупова.
Пусть Беловежский уезжает в свою командировку. У Хрупова будет время все обдумать и сделать ответный ход.