Стараясь твердо ступать, пошел к цеху. Там ждало Дмитрия Матвеевича железное детище, еще одна нелегкая ноша, которую он добровольно взвалил на свои плечи. Это детище сейчас, как никогда, сильно манило, притягивало его. Что же тут удивляться? Так устроен рабочий человек — труд для него и тяжелый крест, и утешение, и награда.
…Прошло несколько минут, и в привычный шум и лязг совершаемой людьми на заводском дворе работы вторглись другие, тревожные звуки. Какой-то парень выбежал из цеха с выпученными глазами и что есть мочи заорал:
— Там! Там! Человек лежит!
Люди бросились к цеху. А потом вышли, неся на руках Примакова. Голова Дмитрия Матвеевича запрокинулась далеко назад, из бокового кармашка торчала самодельная железная расческа.
Кто-то подошел, поправил ее:
— Выскочит, пропадет…
— Вот чудак… Тут человек пропасть может, а он о расческе…
— Что случилось?
— Кто знает? Железяка работает, стучит, а он рядом…
— Несчастный случай?
— Выходит, так.
По утрам Игорь Коробов брился у зеркала в золоченой раме. Если говорить честно, то о былой позолоте можно только догадываться. Может быть, рама была не позолочена, а посеребрена? Неизвестно. В лучах солнца деревянные завитушки отливали золотым, а в электрическом свете их оттенок становился серебристым.
Очень старое зеркало.
Амальгама во многих местах отслоилась от стекла, там виднелись тусклые проплешины. А середина ничего. Зеркальное стекло отразило смуглое в белоснежных нашлепках мыльной пены Игорево лицо, встревоженные горящие черные глаза.
Сколько всего, должно быть, повидало на своем веку это старое зеркало! В него гляделись лица бездумно молодые и старческие, утомленные жизнью. В минуты радости, упоения и в минуты печали, горя. И зеркало безмолвно разделяло чувства того, кто в него смотрелся. Вернее сказать, с помощью зеркала в позолоченной раме человек гляделся в самого себя. И угадывал в себе то, что до времени было от него скрыто. Лучше познавая себя, человек тем самым лучше познает свое место и свою роль в этом мире.
Игорь схватил в охапку постель, сунул ее в шкаф, по-быстрому умылся. Сейчас он позавтракает в «Пельменной» напротив клуба и отправится в город.
Стук в дверь.
Игорь удивляется: кто это в такую рань?
— Входите, не заперто!
Он не верит своим глазам. Перед ним, дерзко и одновременно смущенно улыбаясь, стоит директорская жена Медея Васильевна.
— Можно, Игорь, к вам?
Он бросается снимать с единственного стула ворох белья, приготовленного для стирки.
— Так вот оно, знаменитое зеркало в золоченой раме! — произносит Медея, окидывая комнату быстрым внимательным взглядом.
— Садитесь. Что-нибудь нужно?
Он торопливо заправляет майку в джинсы, а она никак не хочет заправляться.
— Вам здесь нравится, в этой комнате? — спрашивает Медея.
— Нравится. И все-таки…
— Вы хотите узнать, зачем я пришла? Не в моих правилах ходить вокруг да около. Так вот… Вчера я посоветовала Роману Петровичу сменить шофера. Мне не хотелось бы делать это тайно, у вас за спиной. Лучше, если вы узнаете это от меня.
Игорь опускает глаза, стоит молча. Потом произносит:
— А это хорошо — вмешиваться в служебные дела мужа?
Медея вспыхивает:
— Ах, вот вы как заговорили! А поначалу представлялись таким скромным. Что ж, я отвечу. А разве вы не вмешались в мои личные дела? Не вы ли сообщили Роману Петровичу, будто я оговорила вашу пассию Лину Примакову?
Игоря возмутила бесцеремонность, с которой Медея вторглась в его дом, с которой ведет этот бесстыдный разговор. Он поднимает голову, взглядом отвечает на ее гневный взгляд.
— Какое же это ваше «личное дело», Медея Васильевна, если вы оговорили невинного человека, накликали на него беду?
— Невинного? Вы, Игорь, должна вам сказать, переоцениваете скромность этой девицы. Вы хоть знаете, где вы живете? В комнате, где она жила одно время. Да, да… удивлены? Вам этого не сказали? Ей, видите ли, далеко было ездить из дому на завод, и ей устроили эту комнату. Пожалели бедную. И зеркало это притащили сюда, из театрального реквизита, по ее просьбе. Чтобы она могла на себя любоваться! Думаете, зря так для нее старались?
— Замолчите… — Игорь не знает, что делать. Его охватывает сильное желание схватить эту женщину в охапку и выбросить из комнаты.
Неожиданно Медея Васильевна закрывает лицо руками, опускается на стул. Ее голос звучит глухо: