Роман Петрович положил кольцо перед ней.
— Это ваше?
— Нет. То есть да… Я его купила.
— За какую цену?
Симакова потупилась:
— За двести рублей.
— Кто же покупает золотые кольца на толкучке? — вздохнул Беловежский. — Что ж, возьмите это кольцо. Вы за него заплатили. Оно ваше.
Симакова отшатнулась:
— Нет. Я не могу. Я же знаю, что оно краденое!
— А с какой стати вам лишаться своих двухсот рублей? Они-то, рубли, не краденые, а честно вами заработаны. Я не могу допустить, чтобы вы оказались в убытке.
Он вышел из-за стола и вложил кольцо в руку Симаковой. У нее от волнения вспотела ладошка и покраснел острый носик.
— Я вас прошу. Возьмите.
Подчиняясь просьбе, она взяла. В тот же день рассказала о разговоре с директором Хрупову.
Наступившая было в отношениях Беловежского с главным инженером оттепель сменилась холодными заморозками.
В Москву на заседание коллегии они добирались отдельно. Хрупов — поездом. Беловежский — самолетом.
Массивные, с отполированными до блеска медными ручками двери зала заседаний коллегии министерства выходили на просторную лестничную клетку. Шарканье подошв о мраморный пол, приятный дымок заграничных сигарет, негромкие голоса, нервные смешки… Каждый из присутствующих уже побывал возле дверей, проверил: есть ли его фамилия в висевшем на стене под стеклом списке, озаглавленном: «На заседание коллегии приглашаются…»
Беловежский и Хрупов в списке были. Заглянув в него, они разошлись в стороны. Беловежский выспрашивал у бывшего институтского сокурсника, а ныне сотрудника контрольной инспекции министерства, подробности работы коллегии, а мрачный, погруженный в себя Хрупов стоял у окна и дымил.
— За отрасль отвечает министр. А коллегия… она ему помогает, что ли.
— Помогает отвечать?
— Да нет… Отвечает-то он сам. Помнишь ленинские слова: «Дальше абсолютно необходимого минимума коллегиальность не должна идти…» Вот она и не идет. Помогает министру разобраться в делах. Установить, кто прав, кто виноват.
— Ну, это не трудно. Вот меня вызвали на коллегию именно потому, что заранее сочли — виноват. Считали бы, что прав, не позвали бы. Что же тут разбираться?
— Не робей, — засмеялся приятель. — Главная твоя задача — произвести хорошее впечатление на министра.
— И на коллегию?
— Да, и на коллегию.
— Ничего себе задачка, — поежился Беловежский и направился к внезапно раскрывшимся дверям зала. Встречным курсом с другого угла площадки двигался Хрупов. На его темных худых щеках играли желваки.
Отчет привольского завода обсуждался в конце заседания. После Беловежского слово взял и. о. начальника главка Трушин. Вновь, как когда-то, Беловежский подивился его сходству со своим отцом. Нет, не внешнему. Отец подвижный, суховатый. Трушин ширококостный, грузный. А говорили одинаково веско, безапелляционно, словно давным-давно открыли для себя законы, управляющие всем сущим, объявив себя их хранителями и толкователями. Позиция довольно выигрышная. Она как бы отделяла их от других людей и возвышала над ними. Холодно-властные, они были уверены в своей непогрешимости. Что им еще оставалось, как не сокрушать каждого, кто осмелится посягнуть на их непогрешимость?
— В последнее время было модным… вон даже иные газеты это оправдывают… нарушать закон. Нас убеждают, что хозяйственник, чтобы выполнить план, может, чуть ли не должен прибегать ко всяким противозаконным ухищрениям. Ловчат, левым путем приобретают материалы и оборудование, задабривают поставщиков, подмазывают, выплачивают в нарушение существующих правил всякие там надбавки и премии.
— Это — безобразие! — резко произнес министр. — Мы будем со всем этим решительно бороться. Умение руководить в том-то и заключается, чтобы находить законные пути к цели.
— Вы совершенно правы, Сергей Михайлович! А вот на привольском заводе дошли до того, что отменяют государственные задания, в нарушение существующих норм и правил вводят свои, местные, бросают на ветер народные деньги.
Беловежский поднялся.
— Что? Это действительно так? — отрывисто бросил министр.
Несколько мгновений они пристально смотрели друг на друга — министр и директор. Оба были молоды, относительно, конечно. Молоды для своих должностей. Они могли в одно время учиться в институте, скажем, Беловежский на первом курсе, а будущий министр — на пятом. Однако сейчас их разделяло нечто большее, чем пять лет… Беловежский представлял небольшой, по масштабам страны, завод. Сергей Михайлович — правительство страны. Дистанция между ними показалась вдруг Роману Петровичу такой огромной, что у него закружилась голова, как будто он стоял на краю пропасти, над самым обрывом… Он почувствовал, как язык у него во рту распухает и делается вяло-неповоротливым.