Через пару дней Юля появилась дома — бледная, молчаливая, но внутренне готовая к отпору.
Умом Игорь понимал: нет смысла обмениваться упреками, поздно. Дела не поправишь. И все же не смог удержаться, сказал с укором:
— Зачем ты это сделала? Почему не посоветовалась со мной?
— Я посоветовалась, — хмуро ответила Юля. — Ты сказал, что я завела ребенка, чтобы не работать и не учиться. Выходит, тебе ребенок не нужен.
Игорь виновато склонил голову:
— Да, я сморозил глупость, признаю. Но разве это повод?.. — У него перехватило в горле. — Разве мы не любили друг друга?..
Юля привалилась к стене и, кривя бледные губы, ответила, как всегда присказкой:
— О любви не говори, о ней все сказано.
С этого дня совместная жизнь Игоря и Юли пошла под откос. После всего случившегося он уже не мог обращаться с нею, как прежде. Разговаривал сухо, отрывисто, спать перебрался на кухню, на раскладушку.
Почувствовав его охлаждение, Юля пустилась во все тяжкие. Все чаще стала пропадать по вечерам, возвращаясь, даже не давала себе труда объяснить отлучку. Теперь от нее нередко попахивало коньяком.
Однажды Игорь спросил ее:
— Это что — конец?
Она не ответила. Нетвердо ступая, прошла в ванную. Через минуту оттуда донеслись шум воды и хриплое пение:
Через месяц при молчаливом неодобрении Бабули они развелись.
В последнее время Бабуля сдала. Возвращаясь домой, Игорь все чаще заставал ее на диване.
— Я сейчас встану, разогрею котлеты. — Бабуля пыталась вскочить на ноги, ее шатало, она хваталась рукой за спинку стула, на котором стоял телефон, телефон скользил к краю, внутри что-то звенело, трубка с грохотом летела на пол. — Вот… ноги не держат, — виновато говорила Бабуля. Худая рука прижата к груди, словно старается удержать рвущееся наружу сердце.
— Ты лежи, лежи. Я подогрею. Долго ли?
Отгремели Олимпийские игры. Порадовавшись их успешному завершению, Бабуля начала готовиться.
В целлофановый пакет уложила черный костюм из муара — он остался с довоенных лет, его еще Ванечка подарил. Костюм был почти новый, носить не пришлось. Грянула война — тут не до муара. Можно было бы, конечно, в голодную пору выменять на костюм буханку хлеба — одна знакомая буфетчица предлагала, да Бабуля не захотела, все-таки память о Ванечке. Так же, как и шелковый платок горохом.
Однажды Игорь застал Бабулю за примеркой. Рассердился.
— Да ты, никак, помирать собралась?
Бабуля ответила спокойно:
— Пора. Ванечка заждался. На могилке его не побывала, не довелось. Так теперь уж скоро свидимся.
Выглядит Бабуля неважнецки. Худая, бледная, одежда болтается, как на вешалке, движения робкие, будто, протягивая руку или переставляя ногу, она не уверена — получится ли.
Игорь вздыхает. Дорого обошлось Бабуле его «дорожное происшествие».
ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ
С вечера ремонтники ЖЭКа Матвеевич и Степка получили задание ликвидировать следы протечки в двадцать шестой квартире. И уже в 9.00 были на лестничной площадке, возле упомянутой квартиры.
— Звони! — бросил Матвеевич.
Он был худой, жилистый. Немногословный. В работе его отличала редкая дотошность.
Его напарник Степка, дылда с грубыми чертами лица и по-женски длинными шелковистыми волосами, не имел пока ни умения, ни характера. Он и сам не знал, куда несся по волнам жизни, и прикрывал свою растерянность перед нею бестолковым балагурством.
Получив от Матвеевича указание позвонить в дверь, он не просто нажал на кнопку, а попытался при помощи звонка воспроизвести такты бравурного марша, которым обычно начинаются футбольные репортажи по радио и телевидению.
— Не балуй, — остановил его Матвеевич. — Старушка спросонья напугаться может.
— Спит ваша старушка без задних ног. Ее и пушкой не разбудишь.
— Ну-ка, погодь. Я сам.
Матвеевич приложил большое волосатое ухо к обтянутой дерматином двери, прислушался. В недрах квартиры таилась тишина.
— Может, в булочную ушла? — высказал предположение Степка. — Они, старые, жрать здоровы!
— Не… Я вчера ее видел на лавке во дворе, предупредил. Она ждать должна.
Матвеевич нажал кнопку звонка и не опускал палец секунду-другую, продолжая прислушиваться.
Из соседней квартиры выглянула соседка. Молодая женщина в бигудях.
— Что? Не открывает?
— Видно, у старушки сон цветной и многосерийный, — с ухмылкой произнес Степка. — Она небось сейчас пятую серию досматривает.