— А что такое ДШК? — спросил Беловежский.
— Пулемет. Мои ребята сняли его с обгоревшего самолета… Может, выйдем, разомнем кости?
Они вышли. Дождь кончился. Ветер довольно скоро разогнал облака над деревней, погнал их в сторону леса. Ярцев спросил:
— Вы не знаете, что это шофер так странно на меня все время поглядывает?
— Его дед воевал под началом моего отца и погиб в этих краях. Он специально приехал из Москвы, чтобы разузнать что-нибудь о нем… отыскать могилу. Я познакомился с ним в поезде и пригласил к себе на работу.
— Фамилия?
— Коробов.
— Коробов!
— Когда решено было послать разведгруппу в сторону шоссе, чтобы наметить пути для отхода к своим, я тотчас же включил в нее вашего деда. Коробов был одним из лучших моих солдат. Кстати, ДШК с самолета снял и принес в расположение части именно он. В последнюю минуту в разведгруппу распоряжением майора был назначен его ординарец. Пренеприятнейший тип. Фамилии не помню, помню только, что он был огненно-рыжим. Ординарец утверждал, что они с Коробовым друзья, чуть ли не из одной деревни, и это, дескать, им поможет лучше выполнить задание.
Положение было тяжелое.
Ярцев помрачнел, призраки тех дней обступили его.
…Раненый майор Беловежский, сбитый с толку трагическими событиями последних дней, потерявший уверенность в самом себе и в успехе, предложил рассредоточиться на мелкие группы и по ночам, скрытно, по возможности неслышно, таясь от противника, просачиваться сквозь сжимающее их кольцо окружения. Ярцев открыто, при всех, выкрикнул со страстью и злостью, переполнявшими его и наконец нашедшими выход:
— Никогда не бегал по кустам, как заяц, и не буду!
В повышенных тонах Ярцев изложил свой план — собрать все силы в кулак и, избрав верное направление, ударить. Их должно волновать не собственное спасение, а уничтожение максимально большего числа фашистов.
Впоследствии, обращаясь мыслями к тому дню и своему тогдашнему поведению, Ярцев думал: изложи он свои мысли майору наедине, найди убедительные, не обидные для него слова, и вполне возможно, все повернулось бы по-другому. Однако они оба были тогда молоды и возбуждены. Майор не прислушался к доводам старшего лейтенанта. Единственное, на что согласился командир части, — это дождаться возвращения разведчиков и уже потом определить пути отхода.
Разведчиков не было два дня. А затем вернулся один ординарец.
Из его слов выходило, будто сам он действовал предприимчиво и смело, а старший по группе Коробов заробел, со страху выстрелил в гитлеровца, чем и сорвал выполнение задания — взять пленного. На обратном пути он вместе с мальчишкой-проводником подорвался на мине.
— Вот ваш Коробов! — сухо сказал майор.
— Я требую немедля выслать на шоссе людей для проверки обстоятельств боя! — сказал Ярцев.
— Нам некогда заниматься проверками, старший лейтенант, — оборвал его Беловежский. Про себя Ярцев не мог не признать справедливости его слов. Оставаться на месте было нельзя, обстановка могла ухудшиться каждую минуту. Ординарец майора принес гитлеровский офицерский планшет. В нем была карта.
Когда майор с картой в руках отправился в избу, Ярцев подошел к ординарцу. Сейчас он показался ему еще более неприятным, еще менее заслуживающим доверия, чем два дня назад, когда он вместе с Коробовым уходил в разведку. От Ярцева не могло укрыться, что при разговоре с ним ординарец нервничал, его прошибал пот, глаза бегали, в уголках губ вскипала пена.
— Говори правду, только правду, а не то… — Ярцев положил руку на пистолетную кобуру.
По телу ординарца прошла дрожь, он тоскливо поглядел в сторону избы, в которой только что скрылся расположенный к нему майор.
У Ярцева был свой план… Он хорошо знал солдата Коробова, его мужицкую основательность, сноровистость в любом деле, за какое бы он ни взялся. Эти исконные его качества были усилены внутренней строгой дисциплиной, которую он обрел еще до армии, в бытность свою милиционером. Положение сельского милиционера, как бы предоставленного самому себе (ближайшее начальство в районном центре), развило в нем чувство ответственности. Оно не раз проявлялось в его нелегкой солдатской службе, и, в частности, в той истории с самолетом, где Коробов действовал на свой страх и риск, но обдуманно и четко, Ярцев это признал.