Игорь с облегчением вздохнул. Под влиянием ярцевских слов неразбериха, царящая в последние дни в его уме и сердце, улеглась, уступив место спокойной решимости.
Директор и профессор заговорили о другом — о путях грядущей перестройки привольского завода.
— Нам с вами, Роман Петрович, потребуется человек, который будет осуществлять повседневную связь между институтом и заводом. Так сказать, между наукой и производством… — сказал Ярцев. — Это должен быть человек с воображением, с научным, конечно. Он должен обладать способностью время от времени подниматься над грешной землей, над сегодняшними заботами и заглядывать в завтрашний день. Найдется у вас такой уникум?
Перед глазами Беловежского тотчас же возникла высокая фигура в ковбойке и потертых джинсах, со связкой ключей, болтающихся в соответствии с современной модой на карабине возле пояса… Лева Злотников. «Этот парень своими ключами может открыть любую дверь», — подумал он.
Вслух сказал:
— Такой человек есть. Злотников. Ученик Хрупова.
— Ну и добре.
Сколько себя помнил Тимоша, в нем жила боль.
Сначала она гнездилась в ноге, истерзанной осколками. Он не видел этих осколков. Но они часто снились ему — неправильной формы, грязно-серого цвета, с острыми зазубренными краями, на изломе сверкали кремневые зерна. Должно быть, кремень добавляли в металл, чтобы был тверже, глубже проникал в мягкую человеческую плоть.
Иногда боль становилась нестерпимой. И тогда думал: может, лучше отнять ногу вовсе, чтобы вместе с нею отпала боль. Однако что-то заставляло его противиться этому неразумному желанию. Вместе с болью, подсказывал он, уйдет способность самостоятельно жить и двигаться. Это было бы пострашнее боли!
Единственное, что он мог, — это двигаться. Производить какую-нибудь простую и тяжелую работу. Бог его силой не обошел. Но эта сила могла проявить себя только в движении. Обезножеть — это значило обессилеть. А обессилеть — значит умереть.
Но умирать он пока не хотел.
В этот день он пробудился, как всегда, рано. Еще темно, даже не видно досок потолка, но пройдет немного времени, и займется рассвет. Спал он мало. Ровно столько, сколько было нужно его телу, чтобы восстановить способность двигаться. Ровно столько, сколько позволяла боль, отступавшая на несколько часов перед усталостью. Как только появлялась сила, появлялась и боль.
Когда-то мальчишкой он впадал в отчаяние от этого странного противоестественного союза, заключенного между силой и болью. Роптал. Но, заматерев, став мужиком, привык видеть в союзе силы и боли одно из проявлений царящего в жизни жестокого закона. Радости противостоит горе, сытости — голод, справедливости — подлость, самой жизни — смерть.
А умирать он пока не хотел. Надо сперва воздать злодею по делам его. После этого можно и не жить.
Эта мысль гнездилась в его голове давно, пожалуй, так же давно, как и боль. Боль все-таки, должно быть, появилась немного раньше, уж не она ли привела с собой мысль о возмездии? Об этом он не задумывался. Одно знал: стоит появиться мысли о данном себе и не выполненном зароке, как тут же подкатывает приступ нестерпимой боли. Правда, боль только начинается с ноги, а потом стремительно перемещается в туловище, начинает давить и раздирать грудь. В голове появляется шум, в глазах — красная пелена.
В последние годы приступы участились, стали более тяжелыми. Он подумал: это ему за то, что не исполнил до сих пор своего долга. Исполнит — и приступы прекратятся. Почему-то он был в этом уверен.
Теперь ждать осталось недолго. Если бы мог радоваться, он бы сейчас целиком предался этому чувству. Но он не знал этого чувства. Просто сжигавшее его нетерпение стало в последние дни особенно острым, просто непереносимым. Скорее бы, скорей!
Резким движением, которые давно уже не позволял себе из-за ноги, он сел на лавку, охнул, но, не давая боли разрастись и завладеть им, поднялся, прошел босиком по горнице, зачерпнул кружкой воды, выпил. Прислушался к ноге. Она капризная, никогда нельзя заранее угадать, как поведет себя сегодня, какой фортель выкинет. Даст ему двигаться, жить или заставит весь день, скрючившись, проваляться на лавке, стонать от боли.
Что сегодня? Отлегло: хотя боль и не покинула ногу. Нога — это ее дом, как его собственный дом — эта изба на берегу моря. Он слышал на Птичьем рынке разговоры: здесь пройдет приморская набережная. Всюду будет зелень и асфальт, будут гореть яркие фонари, играть музыка, гулять красиво одетые люди. Его все это не волновало. Он даже не задумывался над тем, где будет жить, когда дом снесут. К тому времени он успеет выполнить свой долг. А это главное. Теперь ему казалось, что жизнь его началась с того дня, когда он поклялся наказать подлеца, и закончится тогда, когда он исполнит клятву.