Я был поражен ее бескостным телом, которое находилось почти в интимной близости с нашими — телами моих родителей, которые выкладывали на массажный стол свою усталость, и моим, когда я подставлял ягодицы под очередную порцию витаминов.
9
По словам Луизы, она познакомилась с моими родителями, когда те обосновались на улице Бург-л'Аббе. Она нахваливала красоту моей матери, элегантность отца, но я замечал, что она всякий раз слегка запиналась, произнося их имена.
У нас установились свои обычаи. В каждый из моих визитов Луиза готовила мне чашку горячего шоколада — на крошечной плитке, на которой она обычно кипятила шприцы. Я пил маленькими глотками, Луиза присоединялась ко мне с рюмкой ликера, что хранился в аптечном шкафу. Я интересовался ее жизнью, спрашивал о том, о чем не решался говорить с родителями. Получалось, что жизнь Луизы, лишенная каких бы то ни было тайн, была у всех на виду, в этом маленьком кабинете, где она принимала пациентов, выслушивала день за днем их жалобы. Все остальное было столь же заурядным: она по-прежнему жила в доме своего детства, где родилась и выросла. Все свое время она делила между работой и домом, маленьким деревенским строением, окруженным небольшим садиком, в ближнем пригороде Парижа. После смерти отца Луиза опекала мать-инвалида, повторяя вечерами все те же процедуры и манипуляции, которые заполняли ее дневные часы.
Иногда, в минуты откровений, Луиза рассказывала мне о своем хромоногом детстве, о пережитых насмешках, об одиночестве в тени более ладных и ловких сверстников. В ее рассказах я узнавал себя. Мне хотелось, чтобы она не прерывала повествование, но очень скоро, как и каждый раз, когда она затрагивала неприятный для нее сюжет, Луиза привычно взмахивала рукой, прогоняя потаенную боль, и смотрела на меня с немым вопросом, ожидая ответных признаний. Тогда и я в свою очередь пускался в пространные рассказы о своих ночных бдениях. Луиза слушала молча, только ее вздохи сопровождали мою исповедь да сигаретный дым.
В течение долгих лет она точно так же выслушивала моих родителей, ловко орудуя при этом своими неутомимыми руками, и вместе с усталостью на массажном столе оставались их тайны и тревоги.
Часть вторая
1
Долгое время я был маленьким мальчиком, выдумавшим себе идеальную семью. Разглядывая доставшиеся мне скудные картинки, я воображал первую встречу родителей. Несколько слов об их детстве, обрывочные упоминания о юности, об идеальной любви — жалкие крохи, на которые я набрасывался с жадностью, чтобы выстроить свою версию их жизни. На свой манер я разматывал запутанный клубок их прежнего существования, и точно так же, как я выдумал себе брата, я сочинял — будто писал роман — подробности их встречи, результатом которой стало мое рождение.
Занятия спортом, их общее увлечение, свело вместе Максима и Таню. Моя история могла начаться только на стадионе, куда я их так часто сопровождал.
Стадион «Альзасьенн», со спортивными площадками, бассейном и гимнастическими залами, находился на берегу реки Марны. Вы подходили к его кованым воротам, увенчанным ажурным аистом, миновав многочисленные прибрежные ресторанчики, меню которых сводилось к жареной картошке и молодому белому вину и где по воскресеньям устраивались танцы под аккордеон. Юноши в рубашках с закатанными рукавами и девушки в цветастых платьях смыкали объятия под звуки аккордеона и, разгоряченные танцами, раздевались тут же и с разбегу бросались в прохладную реку. Беззаботная радость купальщиков, возгласы танцующих являли собой резкий контраст с тяжелым прерывистым дыханием аскетов в безупречно белых футболках, демонстрирующих свое мастерство на дорожках стадиона.
Максим — несомненная звезда стадиона. Он блистает в спортивном зале, сокрушает своих противников по греко-римской борьбе, без труда выполняет сложнейшие упражнения на кольцах. Вынужденный рано оставить учебу и начать работать в трикотажном магазине своего отца, он ищет самоутверждения. Из-за скудных финансовых возможностей Жозефа, румынского эмигранта, трое его детей не могли рассчитывать на хорошее образование. Двое старших легко смирились со своей участью, обзавелись семьями и без сожалений шли проторенной родительской дорогой. Но младший, Максим, мечтает стать врачом или адвокатом, получить профессию, которая наделяет званием. Обращение «мэтр» или «доктор» смягчило бы иностранное звучание фамилии, от которой так и веяло чуждым, в которой угадывались гортанные «р» и запах восточноевропейской кухни — ассоциации, не слишком привлекательные в глазах молодого человека с повадками денди. Одержимый Парижем, Максим желает раствориться в нем, стать своим. Он методично следует моде, копируя беззаботный стиль Парижа тридцатых годов.
Любимец своей матери, Каролины, умершей, когда Максим был еще ребенком, он умеет соблазнять, одевается со вкусом, носит дорогие рубашки. Он хочет блистать, и первая серьезная покупка, которую он совершает, — спортивная машина с откидным верхом: хромированная сталь и салон из дорогой кожи. Небрежно опираясь локтем на дверцу, он с шиком раскатывает по Парижу, ветер треплет его волосы. Он ищет восхищения во взглядах прохожих, притормаживая у стоянок такси, чтобы предложить свои услуги. Он нравится женщинам, его мужская привлекательность явно находит отклик.
В одну из таких поездок по берегу Марны Максим замечает кованые ворота стадиона. Увиденное производит на него сильное впечатление, спортивная страсть молодых людей задевает его за живое, и Максим тотчас решает присоединиться к ним. Сломя голову кидается он во все доступные виды спорта, дабы достичь вожделенного совершенства.
Через несколько лет активных занятий он приобретает осанку настоящего атлета, что приносит ему наконец-то моральное удовлетворение и позволяет забыть о смущающей фамилии.
2
Таня единственная, кто способен сплести в замысловатый орнамент разноцветные линии разметки, которым исчерчен стадион. Опытный глаз художницы превращает их в запутанные абстракции: стальные перекладины, высекаемые искры, взмахи и падения сплетаются в причудливые цветные знаки в ее альбоме для эскизов.
Она работает манекенщицей, а в свободное время рисует эскизы для одного из журналов мод. Изящные женские силуэты в три четверти, изогнутые линии, ультрамодные платья, высокие прически, украшенные эгретами.
Таня живет вместе с матерью, Мартой, в трехкомнатной квартире на улице Берт, возле самого Монмартра. Во второй половине квартиры находится ателье Марты. В детстве Таня часами сидела на скамейке, наблюдая за порханием рук матери, маленькой круглой женщины, вечно облаченной в рабочий халат и старые разношенные шлепки. Из-под этих самых рук выходили чудеса элегантности и стиля. Под влиянием матери детские рисунки Тани приобрели утонченность, она заполняла набросками целые тетради, выдумывая новые наряды, силуэты с широкими плечами, четко обозначенными талиями. Сразу после школы, едва получив аттестат о среднем образовании, Таня, полная решимости, записалась в школу модельеров.
Они живут вдвоем. Марта день и ночь работает, чтобы обеспечить дочери достойную жизнь. Отец Тани давно их оставил. Девочка хранит на ночном столике его старую фотографию: смычок в руке, худое лицо, превращенное умелым фотографом в лицо мрачного гения. От отца ей досталась безупречная фамилия, по звучанию напоминающая английскую, в отличие от фамилии Марты, в которой угадывается инородность и легкий акцент уроженки Литвы, в ту пору — маленькой русской провинции с размытыми границами, которые Таня с трудом определяет на карте.