Сейчас она объявилась в коридоре, наряженная в короткое платье дикой леопардовой расцветки, встряхнула светлыми локонами и сунула ноги в босоножки на высоченной платформе.
Затем обернулась и позвала:
– Ивар! Камиль! Вы там собрались, наконец? Поехали!
– Ты что, и пацанов с собой тащишь? – уточнил отец.
– А куда же я их дену? – изумленно распахнула глаза Вероника.
– Оставила бы с этим твоим… как там его? Бекханом?
– Ой, он же дома почти не бывает, – отмахнулась Вероника. – Они тут спалят квартиру без присмотра. Ну его на фиг.
– Как вас всех в машину-то поместить? – нахмурился Максим. – Я не понял, кстати, чего бы тебе на своей не поехать? Ну, той, что папец тебе подарил два года назад.
Вероника смущенно потупилась и пожала леопардовыми плечами. А снова появившийся в коридоре Камиль радостно объявил:
– А она ее продала!
– Это зачем? – удивился Макс.
– Ну, зачем, зачем, – недовольно отозвалась Вероника. – Значит, надо было…
И тут же, не утерпев, поделилась:
– Мы с Бекханом хинкальную хотим открыть. У него здесь, в Москве, земляк, тоже из Шалажи, в долю хочет войти. Знаешь, я попробовала заняться дизайном помещения, сама эскизы нарисовала – у меня так классно получается! Бэка уже договорился, где помещение арендовать…
– Погоди, погоди, – остановил поток ее излияний Максим. – То есть ты продала машину, а деньги ему отдала? На открытие хинкальной? Господи, Ника, какая ж ты все-таки феерическая. И ведь не меняешься с годами! Оплот постоянства в этом изменчивом мире.
– Да пошел ты, – обиделась Вероника. – Все вы никогда в меня не верили. А я, между прочим…
– У тебя хоть какие-то деньги дома остались? – снова перебил ее Макс. – Советую не оставлять их тут, под присмотром Бекхана, а забрать с собой. Так, на всякий случай.
– Что ты несешь! – укоризненно бросила Веро-ника.
Но затем, подумав, все же вернулась в комнату, погромыхала там какими-то выдвижными ящиками и вернулась, запихивая в сумку не слишком впечатляющую пачку купюр.
Все вместе они вышли на лестничную площадку.
Пока Вероника запирала дверь, оба мальчишки взгромоздились на перила, оседлали их, уцепившись руками и ногами, и с гиканьем понеслись вниз.
– Ивка! Камка! Шеи сломаете! – запоздало за-кричала вслед Вероника и, не дождавшись ответа, вздохнула: – Вот придурки!
Уже в лифте она наконец спросила у Максима:
– Ну, что там? Мама не звонила?
– Звонила, – кивнул Макс. – Все по-прежнему. В себя не приходил.
– Господи, бедный папа! – всхлипнула Вероника и по-детски вытерла нос тыльной стороной ладони.
И Асе почему-то показалось, что это – единственное откровенное проявление чувств, которое ее родня продемонстрировала за весь этот суматошный день.
Отец же, покосившись на сестру, хмыкнул:
– Бога ради, Никыч, не разводи сырость! Поехали! Разберемся на месте.
2
В комнате на первом этаже, где поместили Алексея Михайловича, чтобы не поднимать его на второй, в родительскую спальню, стоял тяжелый больничный запах, смешивавшийся с тянувшимся из окна приторным благоуханием пионов.
Александра тихо сидела на табурете, придвинутом к постели.
В изголовье кровати мигали какие-то датчики, на специальной стойке подвешена капельница. Матери удалось переоборудовать бывшую гостевую спальню в настоящую больничную палату. Александра не очень понимала – зачем это было нужно. Почему было не оставить отца в больнице, где ему обеспечили бы уход? Но мать уверенно утверждала: «Здесь, с нами, ему будет лучше. Мы соберемся все вместе, и отец скорее придет в себя».
У Александры же мелькала непочтительная мысль, что тут, дома, матери просто легче будет продемонстрировать всем свой тихий подвиг преданной долготерпеливой заботливой жены.
Глаза отца были закрыты, седая голова казалась на подушке до странности маленькой. Отец всегда производил впечатление крупного, могучего человека, а сейчас, лежа в постели без сознания, выглядел каким-то миниатюрным и хрупким.
«Неужели представление о человеке складывается не столько из его физических данных, сколько из некой внутренней силы и энергии, которую он в себе заключает? – думала Александра. – Отец без сознания – и все это внутреннее сейчас ушло, не прочитывается, а потому и само тело кажется каким-то усохшим, слабым и хрупким?»