Такому человеку как Ганнибал Лектер, эгоистичному властолюбцу, помешанному на вечном контроле, в любви признаваться не стоило, не будучи уверенным во взаимности, иначе была высока вероятность на веки вечные попасть в плен его жестоких игрищ, даже этого не поняв. Если Уилл и не подозревал, с кем живёт, то это не значило, что он не понимал сущность человека, который каждый день засыпал рядом с ним. С Ганнибала уже слетела неуверенность первых недель их совместной жизни, и он уже начал проверять Уилла на прочность, запуская свои острые когти ему под кожу.
Но признания были взаимны, и только это успокаивало Уилла, который понимал, что любую слабость в отношении к себе Ганнибал воспримет, как хлыст, который с большим наслаждением поднимет над бедной головой профайлера, чтобы гнать его, куда заблагорассудится. Теперь можно было давить на чувства, манипулировать лёгкой ревностью, угрожать расставанием или непереносимой болью от неугодных поступков Уилла, всё пойдёт, всё сгодится, если человек признался тебе в любви.
Уилл трепыхался до самого вечера, убираясь и готовя ужин, но Ганнибал пришёл очень поздно, заявив, что перекусил с друзьями – откуда они только у него взялись – и первым приняв душ, завалился в постель. Поев в тихом одиночестве и быстро ополоснувшись, Уилл нашёл своего сожителя спящим (или притворяющимся таковым). Привыкший к странным заморочкам, Уилл не стал его тревожить, и, немного повозившись, обнял свою расстроенную кучку нервов и тоже заснул.
Но на второй день всё продолжилось. Непонятная холодность, отсутствие, постоянная занятость и позднее возвращение к домашнему очагу. И в этот раз, пока Уилл пытался наладить диалог, Ганнибал ему ласково улыбался, позволял брать его за руку и даже согласился посидеть у камина, но пока профайлер бегал за дровами в гараж, этот трусливый и обидчивый паразит смотался в спальню, где сказался совсем больным и уставшим, и отвернувшись к стене, сразу же захрапел.
К вечеру третьего дня Уилл окончательно прозрел. Ганнибал сожалел. Очень сожалел из-за того, что между ними произошло. Тогда Уилл действовал как носорог, а это такое замечательное животное, единственное на Земле, которое не умеет ходить назад, и напирал на любимого, кидая ему в лицо все аргументы подряд. Он набросился с несуществующими обвинениями, ударил Ганнибала по щеке, обматерил, заявил, что собирается съехать, пожаловался на вечную тиранию и тут же рассопливился от любви, и тот со страха всё ему простил, сам умолял остаться, да ещё и чаем напоил, попутно убирая чужой гадюшник.
А теперь Ганнибал очухался и был безумно рассержен. Что его так задело? Что тоже признался в любви? Что вынужден был стерпеть и простить побои? Что чувствовал себя униженным? Или догадался, что Уилл его развёл и грубо поимел? Почему он так легко сдался и не стал отстаивать свою правоту, хотя этот нудный психиатр с богом вступит в спор и будет брюзжать слюной до посинения, доказывая свою точку зрения?
Ответ был на поверхности и Уилл его почти осознал.
Мысль о том, что Ганнибал размахивал членом за его спиной, была, конечно, маловероятна, но вполне реальна. Уилл, яростно защищающий свои отношения и бросая обвинения своему сожителю, ничуть не кривил душой. Ганнибал был красив, богат, образован и имел вес в обществе, в отличие от замызганного профайлера, который, по мнению окружения доктора, только недавно слез с пальмы. Вся эта хрень, – носки в цвет носового платка, платок в цвет галстука, а галстук в цвет глаз – обёрнутая в пафос и в чувство собственного превосходства, была совсем безразлична Уиллу, которого в носках интересовало только отсутствие дыр на пятках и одинаковые ромбики на рисунке.
Ганнибал был бриллиант, который это отлично знал и сам подбирал себе достойную оправу. Уилл влюбился в заботу, сопереживание, внимание к себе, и, лишь спустя некоторое время, так как он не был геем и никогда не интересовался физической красотой мужчин, даже не зная на что обращать свой взор, начал восхищаться красотой своего бойфренда.
Любой счастливчик, попадая в спальню Ганнибала, понимал, какую рыбку ему занесло в сети. Действительно, бриллиант, отполированный до блеска, шикарно упакованный, идеальный во всех отношениях, от парфюма до внушительного члена, сверкающий рядом с тобой и одаривающий своим блеском. Богатый, успешный, не извращенец, умничка и солнышко (ну, на первый взгляд, конечно), и чем сильнее западал на его красоту Уилл, тем больше не понимал, что он делает с ним рядом.
Если первое время, когда Ганнибал был ещё немного растерян, Уилл частенько мечтал ему втащить или оттрахать до потери памяти, то сейчас, он всё чаще ловил себя на мысли о заискивании, слепом преклонении, желании угодить и вылизать своё сокровище с головы до ног. Схватить, спрятать от посторонних, завернуть в большой плед, затолкать в чулан и любоваться в одиночку, никому не показывая. В этом они с Ганнибалом были разные. Тот наоборот, наряжался, украшался, прихорашивался, чуть ли не меряя линейкой длину своей развратной чёлочки, рассматривал, достаточно ли выразительно у него бугрится между ног даже в костюме и тренировал перед зеркалом максимально блядскую улыбочку. Ему нужно было почитание и восторг, и всё чаще Уилл ловил себя на мысли, будет ли Ганнибалу достаточно его одного.
К вечеру третьего дня, когда Ганнибал вернулся со своих несуществующих дел, Уилл зажал его в коридоре и затащил в гостиную, где уже накрыл мини столик с вином и закусками. С одной стороны, Уилл безумно любил своего подленького психиатра и очень боялся его потерять, но он точно знал, что они ещё не достигли того уровня отношений, когда можно простить измену. Эта хрупкая ниточка доверия и взаимоуважения, тянувшаяся между ними, ещё не превратилась в кручёный канат, чтобы выдержать такие нагрузки, и он был намерен добиться правды, хотя понимал, что промолчать и дать время Ганнибалу подумать было бы намного мудрее.
Они помыли руки и сели у камина, где заранее был разведён огонь, придвинуты кресла и подготовлены бокалы. Ганнибал понял, что от разговора не уйти и открыл вино.
— Как прошёл твой день, Ганнибал? — спокойно спросил Уилл, принимая бокал с вином из рук любимого.
— Всё хорошо, — чинно ответил доктор, усаживаясь поудобнее и протягивая ноги к камину, — А у тебя?
— У меня не очень.
— Что-то случилось?
— Да, любовь моя, случилось. Человек с которым я живу, почему-то решил избегать меня, отказываясь разговаривать и воротя от меня нос. Вот ты, как врач-психиатр, что бы мне посоветовал в этом случае? Оттаскать его за космы и поставить в угол или оставить его в покое и позволить по-тихому сходить с ума? Я немного растерян.
— Поставить в угол, — холодно хмыкнул Ганнибал, поднимая бокал и любуясь отблеском огня, играющем в красном вине, — Не думаю, что он позволит повториться случившемуся и снова стерпит подобное.
— Не позволит? Что значит не позволит? Если он получил по морде за дело, то что в этом такого? Я извинился за свою несдержанность, и он принял мои извинения, но почему-то продолжает гнилить и что-то там себе накручивать.
— Знаешь, Уилл, во-первых, морда у твоих собак, а не у меня, так что выбирай выражения, а во-вторых, у тебя не было никого права так себя вести и распускать руки. Скажи спасибо, что не получил сдачу.