Раньше Северин не страдал бессонницей, и его реакция оказалась неадекватной. О человеке многое можно сказать, узнав, как он справляется с бессонницей. Моя реакция на бессонницу, как и на жизнь в целом, – поддаться. Больше всего у меня натренирована пассивность; мое любимое слово – «уступи». Но Северин Уинтер никогда не мог уступить, и, столкнувшись с бессонницей, он стал бороться.
Это началось однажды ночью после того, как они с Эдит занимались любовью. Ее клонило в сон, а он был бодр, как свежезаряженная батарейка.
«Мне нечем заняться», – провозгласил он и встал с кровати.
«Ты куда?» – спросила Эдит.
«Не спится».
«Ну, почитай что-нибудь, – сказала Эдит. – Свет мне не мешает».
«Да ничего не хочется сейчас читать».
«Тогда напиши что-нибудь, а потом прочти, что ты написал».
«Писатель – ты. Одного достаточно».
«Почему бы тебе не дождаться, когда я усну, – сказала Эдит, – а потом попробовать, сможешь ли ты так нежно заняться со мной любовью, чтобы я не проснулась?»
«Я уже пробовал так прошлой ночью».
«Правда? И что?»
«Ты не проснулась», – сказал он.
Он надел спортивные шорты и кроссовки и немного постоял так, как бы не зная, что делать дальше.
«Пожалуй, сделаю круг на велосипеде, – решил он. – Это меня утомит».
«Время – за полночь, – сказала Эдит, – и на твоем велосипеде нет фар».
«Встречные машины я увижу. Или услышу, если они вздумают подкрадываться с погашенными фарами».
«Чего бы они стали это делать?» – спросила Эдит.
«Не знаю! – крикнул он. – А чего вот я делаю это?»
«Не знаю», – призналась Эдит.
Писатель – я, подумала она. Мне бы обладать его энергией. И быть такой же сумасшедшей.
Но я не думаю, что кто-то из них осознавал, в чем дело. Когда я сказал Северину, что сочувствую его бессоннице, он заявил, что я ничего не понял.
– Я ведь не ты, – сказал он. – Я вообще не мог спать. Я шел и брал велосипед. Вот так это и началось.
Была теплая ночь ранней осени. Он проехал через спящие окраины, его гоночный велосипед – вжик-вжик – прострекотал мимо людей, мирно отдыхающих в своих кроватях. Только несколько окон светилось, и там он притормаживал, но разглядеть ничего не мог. Он был рад, что едет без огней, это делало путешествие более тайным. В городе он ехал вплотную к тротуару, а за городом мог услышать шум редких машин и просто съехать с дороги. В ту первую ночь он проехал много миль – исколесив всю университетскую территорию, он направился за город, а потом обратно. Уже почти наступило утро, когда он отпер спортивный зал и завел велосипед в раздевалку. Он надел борцовский халат, вошел в зал, лег на большой теплый мат и проспал до тех пор, пока солнце не пробилось через стеклянную крышу и не разбудило его. Он посидел в сауне, искупался и приехал домой как раз вовремя, чтобы принести завтрак Эдит в постель.
«Это было чудесно! – сказал он ей. – Как раз то, что мне нужно».
Однако это не помогло. Несколько ночей спустя он снова мерил шагами дом. Снаружи, притаившись около садовой беседки, стоял его белый гоночный велосипед и слегка светился в лунном сиянии, похожий на поджарого призрачного пса. «Он ждет меня», – сказал Северин Эдит. Вскоре три-четыре ночи в неделю он стал проводить на велопрогулках. Как часто бывало с Северином, он превратил привычку в испытание на выносливость. Он ставил рекорды дальности, выбирая отдаленные городки и стараясь вернуться до рассвета. Так он дошел до прогулок в сорок миль. Но до зари всегда успевал хоть часок поспать в борцовском зале.
Эдит не возражала. Он занимался с ней любовью перед уходом и возвращался домой еще до того, как она просыпалась; свежий после купания и сауны, он часто будил ее так же, как и прощался. Раз в неделю недостаток сна сокрушал его, так что после ужина он впадал в спячку и дрых до середины следующего дня. Просто физиология брала свое.
Послушать его, так все было в полном порядке до тех пор, пока он, проезжая мимо старой клетки, не увидел свет в окнах борцовского зала. Сначала он подумал, что сторож забыл погасить свет, но рядом стояла незнакомая машина. Северин Уинтер направлялся в соседнее графство и решил, что потом все равно завернет в борцовский зал, чтобы выспаться, тогда и проверит, кто там. Но все же свет в зале беспокоил, и, не успев отъехать далеко, он развернулся и отправился обратно. Что бы ни делал там этот полуночник, к спорту это явно не имело отношения. Он представил себе весь юмор ситуации, если застукает там совокупляющуюся парочку дзюдоистов, второпях сбросивших на мат свои идиотские пижамообразные костюмы.
Он хотел сразу направиться туда, но потом решил, что для выбранной им роли солиднее будет нацепить на себя борцовское обмундирование. Тихо пробираясь по туннелю, он напомнил себе, что надо дать взбучку сторожу. Даже с факультета никто не имел права находиться в зале после десяти вечера, а поскольку Северин был единственным человеком, кто пользовался залом в самые поздние часы, он расценил это как посягательство на свои привилегии.
Как грабитель, он крался по старому треку, а у закрытой двери в борцовский зал его подозрение подтвердилось: там играла музыка. Северин был хорошо образован и родом из Вены – он узнал «Бабочек» Шумана. «По крайней мере, у захватчиков имеется вкус», – подумал он. Он терялся в догадках, что за развратный акт карате ожидает его, какой странный обряд откроется его взору. Он тихо вставил ключ в замочную скважину. Ему не терпелось узнать, что можно делать там под аккомпанемент Шумана.