Вулф поглядел на него сверху вниз:
– Неудачное предложение, мистер Хан. Если это гонорар, то он чересчур высок. Если это взятка, то маловато.
– Это гонорар. Говорите, много? Вы же сами только что сказали, что нам грозит стать главными подозреваемыми в деле об убийстве! Вилар утверждал, что вы берете дороже всех в Нью-Йорке. Если мне что-то нужно, я нахожу это и плачу. С Харви Бассеттом я был знаком двадцать лет. Он был надежным и прибыльным клиентом моего банка. Теперь он мертв. Бен Айгоу считает, что он был одержим Ричардом Никсоном, и это правда, но это далеко не единственная одержимость, уж поверьте. Когда я услышал о его смерти, узнал, как он погиб, моя первая мысль была о его жене – точнее, о его одержимости этой женщиной. Вы ведь…
– Черт побери, Хан, уймитесь! – Снова сочный баритон Айгоу. – Так и знал, что вы ее впутаете!
– Еще как впутаю! Это Харви ее впутал, постоянно с собой водил, вы должны помнить. Он бы постарался ее втянуть или, наоборот, удалить. – Хан развернулся к Вулфу. – Та записка, тот клочок бумаги… Если кто-то из нас действительно передал Харви записку, речь в ней шла вовсе не о Никсоне и магнитофонных лентах. Это мы и так обсуждали вслух – и Никсона, и магнитофоны, – зачем еще записки писать? По всей видимости, вы считаете, что записка как-то связана с его убийством. Если да, в ней сообщалось другое. Я сам ничего не знаю, ничего не слышал до тех пор, пока Бен Айгоу не передал мне слова Гудвина. А тогда я сказал… Что я сказал, Бен?
– Что, скорее всего, писали насчет Доры. Ха! Именно так.
– Думаю, надо вернуться к тому, ради чего мы все здесь собрались, – вмешался Роман Вилар. – К списку вопросов. Мистер Вулф, вы утверждаете, что нам придется отвечать либо вам, либо полиции. Если вам, то прямо сейчас? Прямо тут?
– Нет, – сказал Вулф. – Даю вам сутки. Вы явились ко мне незваными, я вас не приглашал. Разумеется, я предполагал встретиться с вами, но поодиночке, изучив доклады моих людей, которых я отправил наводить справки. Наверное, стоит…
– Меня одного вы не дождетесь, – перебил вашингтонский юрист Аккерман; голосом он тоже смахивал на Джона Митчелла, когда тот выступал по телевидению. – Вообще не дождетесь. Я поражен тем, что вы как будто не понимаете, к чему нас принуждаете. Вы фактически заставляете нас участвовать в сокрытии сведений, причем не в сокрытии взлома с целью изучения каких-то там документов, а в сокрытии убийства. Или двух убийств, если цитировать ваши слова. Конечно, я не желаю быть вовлеченным в расследование убийства, никто этого не захочет, но я твердо знаю, что невиновен. А в вашем толковании, если с ним согласиться, получается, что я виновен. Сокрытие убийства. Препятствование правосудию. Уркхарт спрашивал, записывается ли наш разговор. Надеюсь, что все-таки записывается. Когда я предстану перед окружным прокурором, то с удовольствием расскажу ему об этой записи, и он…
– Нет! – прервал Аккермана банкир Хан; никогда бы не подумал, что таким тихим голосом можно прервать хоть кого-то. – Вы не станете беседовать ни с окружным прокурором, ни с кем-либо еще. Я не юрист, но, на мой взгляд, нам нельзя вменить в вину препятствование правосудию лишь на том основании, что какой-то частный детектив уверяет, будто некий человек что-то там сказал о клочке бумаги. Я не хочу участвовать в расследовании убийства, полагаю, все прочие меня в этом поддержат…
Тут раздались сразу два или три голоса, уже не таких тихих. Можно было бы попытаться разобрать, кто конкретно что сказал, но я не стану этого делать, потому что толку никакого не будет. Вулф же просто сидел и наблюдал. Я перехватил его взгляд и показал сначала на блокнот, затем на пишущую машинку, но он покачал головой.
Впрочем, общее смятение кое во что вылилось. Когда стало понятно, что большинство поддерживает Хана, а Аккерман остался в гордом одиночестве, Вулф прекратил незатихающий спор громким возгласом:
– Господа! Возможно, я вам помогу. Мистер Аккерман – член коллегии адвокатов. Я к таковым не отношусь, однако его позиция представляется мне шаткой. Быть может, после Уотергейта он начал чрезмерно остро воспринимать любые формы сокрытия сведений. Четверых его коллег лишили статуса, многих других эта участь еще ожидает. Но вас нельзя обвинить в препятствовании правосудию только на основании слухов. Возможно, в этом обвинят меня, но риск, который я принимаю, вас не касается. Если мистер Аккерман обратится к окружному прокурору, меня ждут неприятности, но не исключено, что он и сам о том пожалеет, не важно, виновен он или нет. – Он бросил взгляд на настенные часы. – Уже одиннадцатый час. Как я сказал, мне нужно побеседовать с каждым из вас по отдельности. Мистер Аккерман, вы, полагаю, возвращаетесь в Вашингтон? Почему бы не задержаться у нас? А остальных мы отпустим.