Сон не шел. Стоило только закрыть глаза, как перед ним появлялась роща с розовыми березами и Лида, бегущая меж ними в косых, веером разбросавшихся лучах. Это было как снимок, вернее, несколько снимков, и Алексей словно просматривал их снова и снова, боясь что-то упустить из своей памяти.
…На проводы «дембилей» Лида не пришла. Машина проходила через Новую Каменку, и Алексей видел крышу ее школы. Он послал ей коротенькое письмо, она получит его завтра. Он писал, что все равно разыщет ее в городе, и что она просто пока не знает его, и что так надо.
Лидино лицо совсем близко — большие серые глаза глядят по-прежнему недоуменно; у нее ямочка на подбородке и родинка на левой щеке. Говорят, родинка — это к счастью. «Эй, сержант, дома отоспишься! Приехали!» И Лидино лицо словно отодвигается, отплывает, но один сон будто сменяется другим — нет, не сон уже, а мокрый от дождя асфальт вокзала, медленно, очень медленно текущая к выходу толпа приехавших и там, в конце платформы, под одним зонтиком двое, с напряженным ожиданием всматривающиеся в толпу. Отец и мать.
3. ПОНЕДЕЛЬНИК — ДЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ
Чудо вновь обретенного дома оказалось необыкновенно ярким. Сколько раз за эти два года он думал о том, как вернется, представляя себе свое возвращение, и все равно то, что происходило на самом деле, было куда более неожиданным и счастливым. Алексей ходил по квартире, дотрагиваясь до вещей, как бы узнавая их и здороваясь с ними, и его не покидало ощущение именно чуда, случившегося с ним этим весенним днем. Дом! Здесь ничего не изменилось, пока его не было. Казалось, родители нарочно берегли все так, как он оставил, уходя в армию. Изменились только они. Еще там, на вокзале, Алексей сразу увидел, как осунулся отец; мать выглядела лучше, но никогда прежде он не замечал этих морщин на висках и складок на шее. В такси, по пути с вокзала домой, он положил руку на колено отца и сказал:
— Ты мне чего-то не нравишься.
— Трудные времена, — усмехнулся отец. — Сам увидишь.
Они настаивали, чтобы Алексей отдохнул хотя бы месяц. Можно достать путевку на юг — он никогда не бывал на юге. Деньги есть. Шутка сказать — отслужить два года, да еще в погранвойсках!
Он только руками замахал: никаких югов! Бог с ним, с Крымом или Кавказом. Дня три поблаженствует — и на завод. Отдыхать будем на пенсии.
Ему нравилось, когда отец или мать вдруг подходили к нему, проводили руками по волосам, притягивали к себе, будто еще не веря, что он вернулся совсем и что теперь вся жизнь пойдет по-другому. Пока отец вышел за чайником на кухню, мать тихо сказала:
— Знаешь, он ведь в твоей комнате жил. Я однажды вошла тихонько, а он твою фотографию держит.
— А ты? — спросил Алексей, и мать негромко рассмеялась.
— Что я? Я-то с тобой каждый день разговаривала… — тут же она всхлипнула. — Ляжешь спать, и не заснуть. Лежишь и думаешь — что ты делаешь сейчас?
И снова потянулась к нему и снова улыбалась, только глаза были мокрыми. Он держал ее за худенькие, острые, как у подростка, плечи, удивляясь тому, что вот эта такая маленькая, еще красивая женщина — его мать, его начало, и, если б не она, не было бы и его.
— Ма-ать, — с удовольствием сказал он, растягивая это короткое слово и как бы прислушиваясь к нему. — Ну, что ты слезки-то распустила, а, мать?
— Больно уж ты огромный стал, — опять всхлипнула она. Все это было от радости, конечно, и все это было тоже продолжением чуда возвращения.
Алексей позвонил одному приятелю — нет, он еще не вернулся с военной службы, и ехать ему далеко — с Камчатки. Второго — Глеба Савельева — не было дома, не вернулся с работы. Два года назад Глеба не взяли в армию: гипертония. Это у мальчишки-то! Алексей говорил по телефону и видел, что родители нетерпеливо ждут, когда он кончит разговаривать. Он улыбнулся про себя: это была, конечно, их маленькая ревность. Просто они считали, что сейчас он должен принадлежать только им, а не приятелям или кому-нибудь еще…
Но когда наступила ночь и он остался в своей комнате один, ему вдруг стало тревожно. Это чувство оказалось неожиданным и незнакомым. За окном стояла светлая ночь, время от времени слышался шум проходящей машины, где-то очень далеко прогудел паровоз. Алексей стоял у открытого окна. Дом напротив уже спал, спали родители, но ночная тишина, такая обычная, не успокаивала Алексея. Наоборот, тревога охватывала его сильней и сильней, он не мог понять, откуда она взялась и почему, и эта безотчетность пугала его. «Переходный период, — усмехнулся он. — Завтра все пройдет. Надо просто лечь и уснуть».