Но она услышала только одну вещь и в ужасе уставилась на него.
— Я не холодная, — запротестовала она. — Не холодная. Я чувствую так же глубоко, как все остальные. Как вы могли сказать такую ужасную вещь? Я сожалею, что не удовлетворила вас, но я не холодная.
Она отвернулась от него, закрыла лицо ладонями и безуспешно попыталась приглушить рыдания, которые не могла сдержать.
— Элизабет…
— Уйдите, — закричала она. — Уйди. Ты ужасен и я ненавижу тебя. Я не х-холодная, мне жаль, что ты не… я хочу, чтобы ты катился к дьяволу. — Она никогда раньше не говорила таких вещей вслух, даже не думала так до сих пор.
В течение некоторых минут она не знала, что он делал. Она ожидала услышать звуки открывающейся и закрывающейся двери. Но затем кровать рядом с ней прогнулась. Он обошел вокруг и сел на ее половине. На нем был халат. Он коснулся рукой ее влажной щеки и нежно погладил ее.
— Прости меня, — сказал он. — Пожалуйста, прости меня.
Она уткнулась лицом в матрац, отбросив его руку.
— Нет, — сказала она. — Как ты мог сказать такую вещь… после того, что случилось. Я думала, что это было чудесно. Очевидно, я ничего не понимаю. Это вообще не было замечательно, не так ли? Тогда уйди. Уходи и никогда не возвращайся. Мы с Джереми жили без тебя эти три месяца. И проживем так же всю оставшуюся жизнь.
— Элизабет, — сказал он, и она почувствовала удовлетворение, услышав в его голосе отчаяние. — Милая моя, я не хотел причинять тебе боль. Прокляни меня, дурака, за то, что я сказал такое. Я так не думаю. Мы все неправильно сделали с самого начала, не правда ли? Мы позволили нашим родителям устроить этот брак. В этом нет ничего такого, многие браки так заключаются. Но мы не попытались сделать этот брак нашим собственным, позволив нашей неловкости и, вероятно, даже некоторой неприязни помешать нам толком пообщаться. А потом умер мой отец, и все стало еще хуже. Это все моя ошибка. Я должен был упорно работать над этим, должен был быть более терпеливым и нежным с тобой и постараться с тобой поговорить.
И снова она услышала только одну вещь, ее лицо все еще было спрятано в подушку. «Милая моя». Он назвал ее своей милой. Никто и никак за всю жизнь не называл ее ласково, за исключением укороченной формы ее имени — Лиззи.
— Неужели мы опоздали? — спросил он ее. — Есть ли какой-нибудь шанс, что вместе мы сможем сделать из этого брака что-то стоящее?
Она пожала плечами, но ничего не ответила, все еще не доверяя своему голосу.
— Что ты думала обо мне этот год? — спросил он ее. — Я думал, что ты красивая, недосягаемая, аристократичная снежная королева. Вряд ли ты думала обо мне лучше.
— Мрачный, — сказала она в подушку. — Строгий, без чувства юмора. Невероятно красивый.
— Я все такой же в твоих глазах? — спросил он после короткой паузы.
— Ты все еще невиданно красив, — отозвалась она.
— Я был уверен, — сказал он, — что ты презираешь меня из-за моего социального происхождения.
Она оторвала лицо от подушки, хотя все еще не смотрела на него.
— Я была уверена, — произнесла она, — что ты презираешь меня за то, что я вышла замуж из-за денег.
— Боже мой, — сказал он после очередной паузы. — Разве можно представить, что двое довольно разумных взрослых людей, состоящих в браке, не смогли за целый год найти времени, чтобы поговорить?
— Да, — сказала она.
Он некоторое время сидел и смотрел на нее. Она лежала не двигаясь, и все еще не смотрела на него. Казалось, уже многое было сказано. Но что в действительности изменилось?
Он поднялся и повернулся, чтобы шлепнуть ее по попке.
— Вставай, — потребовал он, его голос был оживленным и веселым. — И одевайся.
— Подай мне тогда мою ночную рубашку, — сказала она. Ранее он бросил ее на пол с другой стороны от кровати.
— Я имею в виду, — с нажимом сказал он, — надень свою самую теплую одежду.
— Зачем?
— Мы идем на улицу.
— На улицу? — Она уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Зачем?
— Кто знает? — Он посмотрел вниз на нее и улыбнулся — она могла поклясться, что ее желудок сделал сальто-мортале. — Нам надо поговорить. Возможно, слепим снеговика. Или сделаем снежных ангелов. Это соответствовало бы ситуации, не так ли?
— Но все двери уже заперты, — сказала она по-дурацки. — Ведь уже почти полночь.
Он ничего не ответил. Просто продолжал смотреть на нее и усмехаться.