Наугад я перевернул еще несколько снимков, едва провожая их взглядом. На глаза попалась выцветшая любительская фотография молодой пары. Ничего примечательного. Отец и …вглядевшись, я узнал девушку – его вторая жена. Их снимали с приличного расстояния, но лица можно было разобрать. На обороте я прочитал дату. За пять лет до моего рождения. Снимок упал в общую стопку, когда меня осенило…
Отец был знаком со второй женой задолго до моего рождения! Вполне вероятно, до знакомства с моей матерью. Вот так номер!
Я сложил фотографии в мешок и прошелся по комнате.
Что это? Классический любовный треугольник? Или, может, после смерти матери отец разыскал Валентину, его прежнее романтическое увлечение (или первая любовь) и женился? Юность бессмертна в людях, с которыми связаны воспоминания о ней, и потому то и другое так дорого нам. Тогда понятна ненависть бабушки к моему отцу. Она не простила ему предательства памяти дочери. Или боялась, что отец отнимет меня у неё в новую семью, и делала всё, чтобы я не вспоминал об отце.
В голову лезла всякая дичь. Воистину, кто умножает познания, умножает скорбь.
Пора было заняться делами.
В домоуправлении оказался не приёмный день. А вот редакцию я нашёл через час блужданий по переулкам старой Москвы на берегу Водоотводного канала, в доходном пятиэтажном здании, зажатом с двух сторон такими же серокаменными монстрами.
Честно говоря, я был несколько разочарован. Мне казалось, что издание, одним из первых смело бросившее вызов власти, занимало минимум небоскрёб наподобие здания СЭВ. У себя в глухой провинции мы жадно читали задиристые материалы отважных молодых журналистов газеты. Тогда мне было невдомёк, что главой этого популярного печатного органа был не однофамилец, а мой отец, в те дни для многих ставший человеком-легендой. Лишь позже я узнал, что юридический адрес в центре Москвы, а не на её окраине – это визитная карточка любого уважающего себя бизнесобъединения.
По гулкой и крутой лестнице старинного чугунного литья я поднялся на третий этаж, полностью занятый редакцией, которую совсем недавно возглавлял мой отец. В то время не было огромных загонов для безликих копирайтеров, и журналисты творили в комнатах на одного-двух человек. Я прошёл по коридору мимо таких комнат по обе стороны. Табличку на двери главного редактора еще не заменили, и я со смешанным чувством гордости и грусти прочитал свою фамилию черными буквами на белом.
Секретарь, некрасивая женщина с жилистой шеей, не отрывая ловких пальцев от печатной машинки, взглянула на меня и углубилась в текст. Но тут же вскинула голову.
– Вы сын Владимира Дмитриевича? – спросила она.
– Да. – Я смутился под её взглядом. – Главный редактор у себя?
– Сейчас я узнаю, свободен ли он.
Женщина скрылась за дверью, обитой кожей, и спустя несколько мгновений улыбкой пригласила меня в кабинет.
Навстречу мне из-за Т-образного стола поднялся маленький плешивый человек в очках с толстыми стёклами. Он подал мне мягкую ладонь и представился:
– Варнаков! Временно замещаю вашего отца… Э-э-э… – Мужчина сбился от своей неловкой фразы, покраснел, махнул, как дирижёр, руками, предлагая присесть, и вернулся за стол.
У окна на одном из стульев в ряд сидела женщина лет тридцати с пышными золотистыми волосами. Варнаков представил её: «Нина Викторовна Завьялова. Она от редакции занималась похоронами». Женщина с любопытством рассматривала меня. Я уже начал привыкать к подобным сравнивающим взглядам.
Когда же я принялся благодарить за организацию похорон, двое потупились и, не сговариваясь, завертели в пальцах по карандашу, а при упоминании телеграммы редактор вовсе покраснел, уточнил моё имя и где я остановился.
– Мы все любили и безмерно уважали Владимира Дмитриевича, – наконец нудно завёл Варнаков. – Он служил для нас примером профессионального долга и гражданского мужества. Его смерть не останется безнаказанной. – И всё в том же духе. Тут он прервал свой панегирик и сказал: – Э-э-э… вы знаете, основными приготовлениями занималось правительство города и союз журналистов. Ведь так, Нина Викторовна? – Варнаков с надеждой посмотрел на Завьялову. – Анатолий, я могу дать вам телефончик, чтобы уточнить…
Варнаков потянулся к еженедельнику на столе. Я почувствовал разочарование – в Москву меня вызвал кто угодно, только не сотрудники отца! – и жестом остановил журналиста. Похоже, коллеги мало интересовались жизнью своего главреда. Хотя, вполне возможно, отец был человеком закрытым – с какой стати он стал бы рассказывать о себе.