— Доброе утро. — В гостиную, совмещенную с кухней, без стука входит высокий светловолосый жилистый мужчина под сорок в своей неизменной черной толстовке. — Что-то вы сегодня рано. Видела, какая погода на улице? И, говорят, лить будет, не переставая, всю неделю.
Джентльмена, так вовремя подоспевшего к горячим только что испеченным оладьям, зовут Себастьян Моран — полковник в отставке, непревзойденный снайпер, профессиональный подрывник и страстный фанат рыбалки (в свободное от работы время, конечно же). К слову, обитает полковник тут же: на первом этаже тринадцатого дома по Квик-стрит. Джеймс предпочитает всегда держать его под рукой и очень злится, если Моран надолго исчезает из виду. Многолетняя дружба ли тому виной или же просто желание контролировать всё и вся — с ходу и не разберешься…
— Доброе. Бон решил похулиганить, вот и проснулись. Погода — ужас. Кофе? — привычно на одном дыхании звонко произносит Фло, ставя на стол три дымящиеся чашки.
Себастьян лишь благодарно кивает, усаживаясь на высокий табурет и придвигая по ближе кружку с американо. Тут же у него на руках устраивается сытый и довольно урчащий кот, приятно согревая ноющее колено полковника (старая полевая рана даёт о себе знать, отзываясь на лондонскую сырость тупой ноющей болью).
Когда шум воды затихает, и подобревший (если можно применить подобный эпитет к злодею-консультанту), в одном халате, с гладко зачесанными назад темными волосами Мориарти наконец выходит из ванной, на кухне уже во всю идет непринужденная беседа за поеданием жаренного теста.
— Я не помешаю? — театрально вскидывает брови Джим, ехидным взглядом обводя почти идиллическую картину: «воскресный семейный завтрак». И, не дожидаясь ответа, плюхается на табурет, залпом опрокидывая в себя сразу треть кружки обжигающей арабики.
Криминального гения забавляют отчаянные попытки Флорин привнести в его жизнь атмосферу тепла и домашнего уюта. Хотя нужно отдать ей должное: действует она аккуратно, не навязывая свои взгляды, а как бы на деле демонстрируя преимущества упорядоченного существования перед его жизнью, наполненной хаосом. Может, он даже подыграет её заурядному сценарию сегодня: объестся оладьев, зальет их сверху пинтой вишневого джема, а потом они проведут остаток дня за просмотром скучных мелодрам по телеку, может даже, в монополию сыграют…
«Ah, ah, ah, ah, stayin’ alive, stayin’ alive
Ah, ah, ah, ah, stayin’ alive» — душераздирающе орёт из спальни.
Флорин до побелевших костяшек сжимает в руке вилку. Она ненавидит этот рингтон. «Остаться в живых», как правило, означает, что дома Джеймс не останется или же — что еще хуже — останется, но запрется на несколько дней в спальне с ноутбуком, срывая на ней злость и изводя своими поручениями Морана, по обыкновению взваливающего на себя всю грязную работу.
Не замечая повисшего в воздухе напряжения, с напускным огорчением, картинно вздыхая и закатывая глаза, Джим покидает комнату, так и не притронувшись к завтраку. Каждый раз, слыша эту мелодию, он буквально упивается чувством собственной важности, ведь эти глупые людишки и шагу без его руководства ступить не могут. Если это новое дело — с легкостью решит его, получив, так необходимую ему дозу драйва, если сбой в хитросплетённой и годами отлаживаемой паутине — виновные будут жестоко наказаны. В любом случае, хоть какое-то развлечение вместо унылого поглощения блинчиков.
— Я здесь ни при чём, — отрицательно мотает головой полковник, поймав на себе раздосадованный взгляд девушки.
— Бас, мы уезжаем, — командует высокий голос из спальни, подтверждая все опасения Флорин.
Согнав с колен протестующе мяукающего Бурбона и поблагодарив за завтрак, Моран спускается вниз за ключами от Мерседес. Вот такая у полковника работа: без выходных, отпусков, с ненормированным графиком да еще и начальник — психованный тиран. Моран искренне не понимает, как добрая и жизнелюбивая Флорин мало того, что смогла ужиться с «королем преступного мира», так еще и находит в себе силы каждый день быть счастливой, не ломаясь и не меняясь под давлением тяжелого взрывного характера Мориарти. Ничем другим, как желанием поиграть со смертью, снайпер не мог объяснить мотивы девушки, а о причинах, по которым злодею-консультанту понадобилось держать столь долгое время подле себя это юное воздушное создание, Себастиан и вовсе предпочитал не задумываться. Такие, как Джим, не терпят женских капризов, не влюбляются, не заводят семьи, обращаясь с людьми, словно с игрушками. Только вот мысль о том, что курок у лба этой «игрушки» в конечном итоге придется спускать ему — Морану — с каждым днем всё больше отравляла душу сожалением и преждевременным раскаянием.
— Где мои ботинки? — одетый в тёмно-синий идеально сидящий костюм от «Westwood» Джеймс, требовательно размахивая руками, вылетает из гардеробной, ураганом переворачивая все на своем пути, в поисках обуви в то время, как Флорин, не поднимая глаз, с наигранным интересом изучает свежий выпуск «The Sunday Times», удобно устроившись на диване. — Флооо!
Смятая газета бесформенным комом летит в угол, а девушка оказывается бесцеремонно сдернута с мягких подушек и грубо прижата спиной к стене.
— Я их выбросила, — честно признается Флорин, с обескураживающей улыбкой смотря снизу вверх на нависающего над ней мрачной тучей криминального гения.
— О, это умно. Чтобы я никуда не пошёл, да, девочка моя? — моментально меняясь в лице и отвечая на улыбку хищным оскалом, шепчет Мориарти, вплотную наклоняясь к её уху. — Милая, ты избавилась от всех восемнадцати пар?
— Нет, только от тех, что испортил Бурбон. Остальные — на их обычном месте в шкафу, — старательно копируя манеру и интонацию Джима, так же шепотом отвечает Фло. — Разве я когда-нибудь мешала тебе заниматься работой?
Тут Флорин полностью права: не мешала и никогда не позволяла себе задавать лишних вопросов. Даже когда эта самая «работа» происходила буквально на её глазах, она не вмешивалась, позволяя Джеймсу творить все, что ему вздумается. Фло вовсе не была слабохарактерной или нелюбопытной, скорей всего, свою роль здесь просто сыграло отличное воспитание в семье оксфордских профессоров, с детства прививших девочке не только хорошие манеры и любовь к книгам, но и чувство уважения к личным делам других: «У нас нет права кого-либо осуждать; единственное существо, по отношению к которому мы получили власть судить и выносить приговор, — мы сами» — частенько говорил ей отец. — «Нам и самими с собой вполне хватает трудов, забот и огорчений»[2].