— Сколько народу-у! — протянул Лев. — Ой, мамочки, я все слова перезабуду!
Э-э, нет, милый мой, я все на совесть делаю. Слова этой пьесы ты будешь помнить, даже если собственное имя выветрится из твоей головы!
— Перед выступлением все волнуются, — подбодрила его Победа, — пройдет, когда выйдешь на сцену.
— И-и-и-и! — выдавил он, скорчив плаксивую физиономию. — Нет, я точно собьюсь!
— Сбивайся сколько угодно, никто и не заметит, — сказала я. — Они все другое обсуждают.
Трое моих врагов переглянулись между собой. Повисла напряженная пауза.
— Да, — повторила Победа, — зрителей, и в правду, очень много. Я и предположить не могла...
— Да, — произнесла я, и подумала, что впервые за все время мы согласны между собой. Плохой знак. — Надо было роль повторить.
— Мы провалимся, мы точно провалимся, — стискивая руки, запричитал Лев.
Гера впал в задумчивое оцепенение, приняв мужественную позу — он страдал иной разновидностью паники. Я и Победа переглянулись и быстро отвели глаза. У нее такое выражение лица, словно ей меня жаль против воли и неловко от этого.
Мы отыграли пьесу лучше, чем ожидалось. Страх Льва, и правда, на сцене прошел. Гера стряхнул оцепенение. Другие актеры тоже не подвели, и слов никто не забыл. Публика оказалась благодарной, под бурные овации нас забросали цветами и дважды вызывали на поклон. Чорт церемонно вручил мне огромный букет и шепнул, что папочке очень понравилось. Я почувствовала, что краснею от неожиданной похвалы.
Мы сидели в кабинете, отданном под гримерную девочек. Сюда принесли зеркала, добавили света, расставили ширмы, на которых, цветными облаками тафты и шелка висели наши бальные платья; на старом, с резными ножками письменном столе в беспорядке перемешались баночки белил, румян, коробочки теней и кисточки. После нежданного, шумного успеха все были возбуждены, много говорили и громко смеялись, на время позабыв о склоках.
К нам деликатно постучались.
— Мариша, тебя зовет отец, — глухо позвали из-за дверей.
Я выглянула в сумеречный коридор, человек отступил в тень — лица не разглядеть, но подумалось, что это наш учитель, господин Лазарь. Кто бы еще набрался смелости побеспокоить нас в момент торжества?
— Там, — махнул он рукой в темную глубь коридора.
Я немного удивилась, но, опьяненная успехом, особенно не задумываясь, шагнула в темноту.
Внезапно легкое покалывание обожгло кожу. Я испуганно отшатнулась, и ударилась о вежливую упругую матовость — меня захватила сфера, которая тут же тронулась с места и медленно поплыла над полом. Я знала, что это. Такие ловушки расставляли для преступных волшебников. Вскрыть, разрушить ее невозможно. Поэтому я не стала тратить силы даром. Матовые стенки почти не просвечивали, и все коридоры, по которым она несла меня, казались одинаковыми. Однако сразу же возникла твердая уверенность, что конечный пункт мне известен. И когда сфера вплыла в зал, где я увидела размазанные точки зеленоватого света, черное пятно алтаря, поздравила себя с верной догадкой. Сфера остановилась. К ней приблизились фигуры в темных плащах с капюшонами и молча рассматривали меня. Я поняла, что чувствует бабочка, наколотая на булавку.
— Да, это она, — произнесла одна из фигур. Сфера не только скрадывала очертания предметов, но и до неузнаваемости искажала голос. — Отлично сработано!
— Неплохо, — поддержал второй. — Нам осталось дождаться полуночи.
— Козла еще не привели.
— Приведут его позже, а пока лучше вернуться. Наше отсутствие могут заметить.
— Ты прав.
И они исчезли.
'Та-ак, — сказала я себе. — Та-ак!' Меня хотят принести в жертву — это первая скверная новость; вторая еще хуже: я пропускаю свой первый бал — вряд ли они начнут обряд раньше полуночи. Но третья просто ужасная: мое платье, которое обошлось в целое состояние, никто не увидит! Ведь оно так и осталось висеть на ширме, а я одета в белую, красиво задрапированную простыню! Я очень разозлилась. Но пока меня не выпустят из моей тюрьмы, ничего нельзя поделать. И заключив это, успокоилась. Какой толк волноваться о том, что ты бессильна изменить?!