Уэнсдэй не без удивления изгибает бровь — железное самообладание дочь унаследовала именно от неё и потому всегда была способна держать лицо даже в критических ситуациях.
Например, когда в восемь лет взорвала кабинет химии на пару с неугомонными старшими отпрысками Петрополусов.
Райан и Рей хотели сорвать нелюбимый урок — и по какой-то необъяснимой причине двое семнадцатилетних оболтусов подключили к делу Мадлен, которая даже в нежном возрасте предпочитала самые радикальные методы решения проблем.
Мадам Уоттерфорд, директриса престижной гимназии имени Горация Манна, верещала так оглушительно, что было слышно в соседнем квартале, угрожала отчислением и судебным иском за нанесённый ущерб, но юная наследница семейства Аддамс-Торп и бровью не повела. Чего нельзя было сказать о парочке великовозрастных разгильдяев — во время заслуженной взбучки сыновья Энид едва не разрыдались и практически валялись в ногах директрисы, умоляя замять происшествие.
Сама Уэнсдэй не отличалась склонностью к дипломатии и уже намеревалась оборвать истерический монолог мадам Уоттерфорд какой-нибудь особенно ядовитой фразой, но на выручку пришёл Ксавье — и решил вопрос буквально за пару минут, предложив денежную компенсацию с внушительным количеством нулей. Таким образом, семейный банковский счёт лишился суммы почти равной двум годам обучения в гимназии, а Мадлен — возможности провести летние каникулы в компании дяди Пагсли на Бермудских островах, расследуя тайну одноимённого треугольника.
Она мечтала об этом путешествии на протяжении всего учебного года и явно была дико расстроена, но приняла наказание с честью и без единой эмоции на кукольном личике.
А теперь вдруг такая экспрессия.
Румянец на щеках, хаотичные движения рук, лихорадочный блеск в чернильных глазах, напряжённая донельзя поза.
Похоже, всё и впрямь крайне серьёзно.
— Мадлен? — Аддамс бесцеремонно прерывает повисшее в комнате молчание, сцепив пальцы в замок и прожигая дочь пристальным взором исподлобья.
— Я ни в кого не влюблена. Это… — она позорно запинается на полуслове, окончательно выдавая собственное смятение. Но мгновением позже всё же берёт себя в руки и дерзко вскидывает голову, встретившись с матерью взглядом. — Это всего лишь научный интерес. В конечном итоге, чувство влюблённости — просто всплеск дофамина, серотонина, окситоцина и эндорфина. Но это только теория. Мне просто стало любопытно, как всё происходит на практике.
— Ты огорчаешь меня, Мадлен, — Уэнсдэй едва заметно хмурится. — Ты блефуешь ещё хуже, чем твой отец. Разве такому я тебя учила?
— Нет, — сконфуженно вздыхает дочь, снова принимаясь с преувеличенным усердием разглаживать подол чёрной юбки. К слову, длина этой самой юбки оставляет желать лучшего. Что-то новенькое. Выразительные острые скулы, унаследованные от Торпа, становятся совсем пунцовыми, а природная мертвенная бледность, позаимствованная от матери, только усиливает драматичный контраст. Мадлен выдерживает непродолжительную паузу, а пару минут спустя прикрывает глаза и наконец решается признать очевидное вслух. — Ладно. Возможно, это не только научный интерес.
Хм. Любопытно. И весьма неожиданно.
Аддамс не торопится перебивать, милостиво позволяя дочери собраться с мыслями.
Та несколько раз моргает, с плохо скрытой нервозностью ёрзает в кресле и вымученно хмурит брови, явно пытаясь подобрать слова, подходящие для чистосердечного признания.
— Есть один человек, — уклончиво произносит дочь, сдувая с высокого лба чёлку. — Я пока не до конца уверена… Но мне кажется, это оно.
— Выражайся яснее. Должна ли я провести стандартную беседу о важности контрацепции? — напрямую спрашивает Аддамс, машинальным жестом поправляя аккуратно разложенные на столе материалы дела.
— Мама, ты провела её, когда мы с Бенджамином делали совместный проект по географии, — Мадлен морщится с несвойственным ей смущением, заламывая пальцы один за одним и похрустывая бледными костяшками.
— Не вижу в этом ничего предосудительного, — резонно возражает Уэнсдэй, искренне не понимания причин подобного замешательства. — По данным всемирной организации здравоохранения, ежегодно около шестнадцати миллионов девушек становятся матерями в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет.
— Нам тогда было одиннадцать, — девчонка с досадой возводит глаза к потолку.
— А ещё два миллиона — раньше пятнадцати лет, — отзывается Аддамс с тотальной невозмутимостью. Тема секса никогда не была под запретом в их семье, но такой необходимый разговор всё равно выходит слегка неловким.
— Мама, я говорю о любви, а ты говоришь о сухих фактах! — Oh merda, а вот и проявления дурной наследственности Торпа. Громкие пафосные фразы, отдающие тошнотворным романтизмом. И кто бы мог подумать, что пубертатный период сделает её рациональную дочь такой эмоциональной? Не самое приятное открытие. — Если ты не можешь ответить на один прямой вопрос, я лучше спрошу у отца!
Мадлен кладёт руки на широкие подлокотники кожаного кресла, уже намереваясь подняться на ноги и покинуть кабинет матери — но Уэнсдэй кивком головы приказывает ей остаться сидеть.
Девчонка недовольно дёргает плечами, снова демонстрируя неуместную экспрессивность, но всё же подчиняется.
— Я отвечу на твой вопрос, — наконец сдаётся Аддамс, откидываясь на спинку крутящегося кресла и закидывая ногу на ногу.
Но подобрать подходящие слова трудно.
Oh merda, и что толку быть всемирно известной писательницей, чьи книги вот уже много лет издаются миллионными тиражами, когда ты не можешь надлежащим образом построить такой важный диалог с собственной дочерью?
Впрочем, дело вовсе не в отсутствии взаимопонимания. Просто Уэнсдэй и сама затрудняется сказать, когда именно отношения с отцом Мадлен перешли незримую точку невозврата под названием «любовь».
Помнится, к принятию неизбежного она шла очень долго — после вынужденных каникул они с Торпом почти восемь месяцев гуляли по окрестностям Невермора без малейшего намёка на любую близость. После неудачного опыта с вероломным Галпином она твёрдо зареклась не заводить отношений. И упрямо сохраняла дистанцию, не позволяя Ксавье вторгаться в личные границы.
Ни объятий, ни поцелуев — на протяжении долгих месяцев они даже не держались за руки. Просто разговаривали на разные отвлечённые темы, иногда вместе обедали, ещё реже смотрели абсолютно идиотские фильмы, выбранные Торпом. Он был джентльменом и уважал её желание не пересекать черту.
Даже слишком.
А потом наступил последний учебный день перед началом долгих летних каникул.
Занятия тогда закончились раньше времени, чтобы студенты успели собрать вещи — быстро покончив с приготовлениями к отъезду, Уэнсдэй бесцельно слонялась по территории академии, брезгливо щурясь от палящего июньского солнца. И совершенно незаметно ноги сами привели её в мастерскую. Вопреки обыкновению, Ксавье не рисовал — а просто-напросто сидел в бескаркасном кресле-мешке и раз за разом самозабвенно прикладывался к стеклянной бутылке стаута. Палящее солнце нагрело хлипкий сарай до удушающей духоты, и находиться здесь было довольно дискомфортно. Но…
— Не самый изысканный способ саморазрушения, — иронично прокомментировала Аддамс, остановившись на пороге мастерской и скрестив руки на груди. — Или сегодня праздник, о котором никто больше не знает?
— Ага. Праздник, — Торп недовольно скривился, отпивая особенно большой глоток тёмной хмельной жидкости. — Не могу нарадоваться возвращению в отцовский дом. Вот и решил устроить вечеринку.