Алексей же представлялся в некоторой степени антиподом отца — благочестивый, с уважением относившийся к духовенству, рачительный хозяин (принадлежащими ему сёлами он управлял куда лучше, чем отец), сын от безвинно сосланной царём жены, и, главное, единственный законный наследник трона в глазах большинства населения страны. Всё это увеличивало симпатии к царевичу в самых разных слоях русского общества.
Эти чувства подданных, совершенно нормальные для русского общества, весьма тревожили ближнее окружение царя, в первую очередь Меншикова и Екатерину Алексеевну. Они очень хорошо понимали, что их единственная опора — это царь Пётр Алексеевич и, случись с ним что, временщику и его ставленнице несдобровать. Единственной возможностью удержаться у власти было устранение Алексея от наследования престола и замена его ребёнком от брака Петра и Екатерины. Летом 1714 года, к немалому облегчению царицы, царевна Шарлотта разрешилась от бремени дочерью, которую назвали Наталией. Но и царица в сентябре родила дочь Маргариту.
В следующем году обе дамы вновь забеременели и на сей раз у обеих родились мальчики, которых назвали одного в честь деда, а другого в честь отца — то есть одинаково — Пётр. Для принцессы Шарлотты эти роды оказались смертельными, и через несколько дней она умерла на руках безутешного супруга.
Обратим внимание на то, какие имена выбрал царевич для своих детей. Наталией звали единственную единокровную сестру царя, с которой у него были наиболее близкие отношения из всех родственников. Наталией также звали и прабабушку новорождённой — царицу Наталию Кирилловну, мать Петра.
Называя в честь отца своего сына (при этом дед и внук получались полными тёзками и по имени-отчеству), Алексей, с одной стороны, подчёркивал свою лояльность отцу, а с другой — утверждал права своего сына на российский престол.
Но у царя были на этот счёт иные планы. Вернувшись с похорон невестки, он вручил сыну письмо следующего содержания:
«Объявление сыну моему.
Понеже всем известно есть, что пред начинанием сея войны, как наш народ утеснён был от шведов, которые не толико ограбили толь нужными отеческими пристаньми, но и разумным очам к нашему нелюбозрению добрый задёрнули занавес и со всем светом коммуникацию пресекли. Но потом, когда сия война началась (которому делу един Бог руководителем был и есть), о коль великое гонение от сих всегдашних неприятелей ради нашего неискусства в войне претерпели и с какою горестью и терпением сию школу прошли, дондеже достойной степени вышереченного руководца помощию дошли! И тако сподобилися видеть, что оный неприятель, от которого трепетали, едва не вящшее от нас ныне трепещет. Что всё, помогающу Вышнему, моими бедными и прочих истинных сынов Российских равноревностными трудами достижено. Егда же сию Богом данную нашему отечеству радость разсмотряя, обозрюсь на линию наследства, едва не равная радости горесть меня снедает, видя тебя наследника весьма на правление дел государственных непотребного (ибо Бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил, ниже крепость телесную весьма отнял: ибо хотя не весьма крепкой природы, обаче и не весьма слабой); паче же всего о воинском деле ниже слышать хочешь, чем мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают.
Я не научаю, чтоб охоч был воевать без законной причины, но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить, ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона. Не хочу многих примеров писать, но точию равноверных нам греков: не от сего ли пропали, что оружие оставили, и единым миролюбием побеждены, и желая жить в покое, всегда уступали неприятелю, который их покой в некончаемую работу тиранам отдал?
Аще кладёшь в уме своём, что могут то генералы по повелению управлять, но сие воинству не есть резон, ибо всяк смотрит начальника, дабы его охоте последовать, что очевидно есть, ибо во дни владения брата моего не все ли паче прочего любили платье и лошадей, и ныне оружие? Хотя кому до обоих дела нет, и до чего охотник начальствуяй, до того и все; а от чего отращается, от того все. И аще сии лёгкие забавы, которые только веселят человека, так скоро покидают, кольми же паче сию зело тяжкую забаву (сиречь оружие) оставит!
К тому же, не имея охоты, ни в чём обучаешься и так не знаешь дел воинских. Аще же не знаешь, то како повелевать оными можеши и как доброму доброе воздать и нерадивого наказать, не зная силы их в деле? Но принуждён будешь, как птица молодая, в рот смотреть. Слабостию ли здоровья отговариваешься, что воинских трудов понести не можешь? Но и сие не резон! Ибо не трудов, но охоты желаю, которую никакая болезнь отлучить не может. Спроси всех, которые помнят вышепомянутого брата моего, который тебя несравненно болезненнее был и не мог ездить на досужих лошадях, но, имея великую к ним охоту, непрестанно смотрел и перед очми имел, чего для никогда бывала, ниже ныне есть такая здесь конюшня. Видишь, не всё трудами великими, но охотою.